Хозяйка старой пасеки – 2

Заборовский перевел взгляд на меня. Будь мне действительно восемнадцать, этот взгляд обжег бы: темный, зовущий, полный вожделения – того вожделения, которое девочки, не способные еще разбираться ни в людях, ни в порывах собственного тела, принимают за любовь.

– Глафира Андреевна, я знаю, что недостоин даже смотреть на вас после того, как поступил, – начал он проникновенным тоном. – Эти годы вдали от вас стали для меня настоящим мучением. Близость смерти – поверьте, в Скалистом краю она каждый миг стоит за плечом – заставила меня многое понять. – Он порывисто бухнулся на одно колено, не забыв, впрочем, чуть поддернуть штанину, чтобы не растянулась. – Каждый день я проклинал свою слепоту, свою неспособность разглядеть истинное сокровище. Словно безумец из притчи, я выбросил редкую жемчужину, не сознавая ее настоящей цены.

Дарья Михайловна промокнула уголок глаза платочком, и Варенька, которая начала было успокаиваться, снова заморгала. Проклятье, может, зря я дала ему возможность открыть рот?

– Я не смею просить прощения – я его недостоин. Но позвольте мне хоть иногда быть рядом – не как прежде, нет! Как самому верному, самому преданному вашему слуге, как человеку, готовому всю жизнь доказывать искренность своего раскаяния.

Он потянулся к моей руке, чтобы облобызать ее. Я поднялась, подавляя желание вцепиться когтями в эту холеную морду.

– Встаньте, Эраст Петрович. Подобное самоуничижение недостойно благородного человека. Вы правы, в Скалистом краю смерть – ежедневный спутник, мой несчастный брат успел написать мне об этом до того, как остался там навсегда. Я даже не знаю, где его могила, чтобы поплакать на ней, как плачу на могилах дорогих моих родителей.

Я помолчала, давая ему время встать. Медленно, чтобы сохранить лицо, – но именно это позволило мне снова заговорить, оставляя ему возможности ответить.

– Вы правы, мы все делаем ошибки, и я была плохой дочерью, пойдя против родительской воли. Мне не за что вас прощать, Эраст Петрович. Просите прощения у моих родителей. Если они даруют его вам, я буду послушной дочерью и подчинюсь их воле.

В его взгляде промелькнуло бешенство. Заборовский поклонился.

– Вы правы, Глафира Андреевна. Я должен совершить это паломничество. Пасть на колени перед их могилами, прежде чем осмелиться снова предстать перед вами. Простите, что потревожил вас в трауре, и помните, что отныне я – ваш верный раб.

– У рабов нет собственной воли. Не смею вас задерживать, Эраст Петрович.

Распахнулась дверь. Нелидов влетел, потрясая пачкой бумаг.

– Глафира Андреевна, нужно ваше решение… – Он оборвал себя на полуслове, вздрогнул, будто заметив присутствующих. Однако взгляд – внимательный, понимающий – которым он встретился с моим, ясно говорил, что его явление не случайно. – О, прошу прощения. Я не знал, что…

– Ничего страшного, Сергей Семенович, – улыбнулась я, наконец‑то – искренне.

Показалось мне, или скрежет зубов Заборовского был бы слышен даже в Больших Комарах?

– Я скоро освобожусь, – добавила я.

Дамы поняли намек и встали. Я проводила их до коляски. Ольга, поднимаясь в нее, заметила:

– Надеюсь, дела действительно приносят вам столько удовольствия, как вы говорите. Впрочем, с таким управляющим – немудрено.

– Разумеется, приятно работать с образованным человеком. Ваш супруг, полагаю, тоже ценит компетентных помощников.

Если она и собиралась что‑то ответить, узнать об этом я не успела. Дарья Михайловна обняла меня. Я внутренне скривилась – но высвобождаться было бы слишком грубо.

– Вы прекрасно держитесь, Глафира Андреевна, и я искренне желаю вам успехов во всех ваших начинаниях, – сказала она, отстранившись. – Только помните, моя дорогая, дела поддерживают мужчину, но женщине настоящую опору дает семья и дети. Молодость проходит так быстро, а одиночество – тяжкое бремя.

– Спасибо за заботу, Дарья Михайловна. – Я едва удержалась, чтобы не напомнить этой достойной даме, куда приводят благие намерения. – Я буду молиться, чтобы Господь меня вразумил.

Наконец коляска укатила. Я тяжело села прямо на ступеньки. Полкан, до сих пор не напоминавший о себе, поставил лапы мне на колени, заглядывая в лицо.

Все‑таки четвероногие друзья успокаивают не хуже двуногих. Я потормошила пса.

– С каким удовольствием я бы позволила тебе отгрызть ему тот орган, который он сует куда попало, – вздохнула я. – Но последнее дело – вмешивать тебя в людские разборки. Не трогай его.

Полкан наклонил голову набок, будто спрашивая: «Ты уверена?»

– По крайней мере, пока не придется защищать меня физически, как от Савелия. Надеюсь, хоть он свалил и не припрется обратно, а то я точно кого‑нибудь придушу.

– Глашенька, ты была великолепна, – обняла меня Варенька. Занятая собственными переживаниями, я не заметила, как она спустилась. – А о каком органе ты говорила?

Нелидов закашлялся. Я немного поколебалась: учительница биологии боролась с юной барышней, которой я стала – краснеющей к месту и не к месту.

– Вероятно, Глафира Андреевна имеет в виду, что этот тип сует свой нос, куда не следует, – выручил Нелидов.

Барышня победила, и я кивнула.

– Спасибо, Сергей Семенович. Вы появились очень вовремя, еще немного – и у меня бы лопнуло терпение.

– Понимаю вас. Ольга Николаевна умеет быть крайне неприятной с теми, кого считает… – Он не договорил.

– Недостойными своего общества? – хмыкнула я.

– Да это она недостойна твоего общества! – возмутилась Варенька. – Как только Кир мог влюбиться в такую… такую… гадкую особу!

Я флегматично пожала плечами. А как Глаша могла влюбиться в этого насквозь фальшивого типа?

– Любовь зла, а козлы… обоего пола этим пользуются.

– Как ты смешно сейчас сказала. – Она помолчала, явно пытаясь успокоиться, но справиться с собой у девушки не получилось. – Кир может беситься сколько угодно, но… если бы я не знала, как этот человек с тобой обошелся, я бы решила, что он очень обаятельный и галантный кавалер. Хорошо, что ты решилась рассказать мне правду.

– Обаятельный и галантный кавалер не значит хороший человек, – все так же флегматично заметила я, продолжая наглаживать Полкана.

– Наверное… – Она ахнула. – Глаша, а если он в самом деле осознал и раскаялся?

Нелидов понимающе посмотрел на меня. Я едва удержалась, чтобы не закатить глаза.

– Варвара Николаевна, вам делает честь, что вы хотите думать обо всех хорошо, – вмешался управляющий. – Однако Глафира Андреевна смотрит на вещи более трезво. Мужчина, который так обошелся с барышней, если он действительно раскаялся, должен сознавать, что вину заглаживают не словами, а делами. По крайней мере, я на его месте…