Хозяйка старой пасеки

– Смотрю, вы нашли общий язык.

Дворник широко улыбнулся мне, пес гавкнул.

– Вот и славно. Герасим, как закончишь, сходи в деревню, пожалуйста. Позови кого‑нибудь, кто согласится барыню обмыть и подготовить.

Дворник кивнул. Я потерла лоб. Мысли скакали и путались: слишком много непривычных забот.

– Да, еще надо найти кого‑то, кто бы гроб сделал.

Герасим помотал головой.

– Нет? – переспросила я.

Неужели я опять ошиблась и здесь не хоронят, а кремируют или еще как‑то обходятся без гробов? На моей шее висела веревочка с медальоном в виде трех языков пламени. Я приняла это за какую‑то памятную вещь, но что если это местный нательный крест? Тогда и…

Дворник не дал мне додумать эту мысль. С явным удовольствием забил последний гвоздь, поставил готовую будку, указал на нее псу.

– Принимай работу, – улыбнулась я. – И надо имя тебе придумать.

Пес сел, наклонив голову и внимательно на меня глядя.

– Полканом будешь?

Он довольно гавкнул, покрутился, виляя хвостом, заскочил в будку и выскочил обратно, снова повертелся, демонстрируя свою радость так явно, как умеют только собаки, и опять вернулся в будку. Один обустроен, уже хорошо.

Герасим осторожно тронул меня за локоть и указал на дом. Я пошла за ним. Он взял на кухне свечу, хотя было уже светло. У сломанной ступеньки дворник сокрушенно покачал головой, но пошел дальше. Мы поднялись на самый верх, где была моя каморка и еще одна лестница, над которой виднелся дощатый люк в потолке. Дворник поднялся туда и, свесившись сверху, поманил меня. Я взобралась следом и оторопело замерла.

К тому, что человек может готовиться к собственной смерти, запасаясь всем необходимым, я привыкла: так делали все в дедовой деревне. Так поступил и мой дед, храня и новую – «чтобы не стыдно было» – одежду, и гроб – «чтобы живым забот меньше было». Я знала, что многие старики отказывали себе во всем, только чтобы отложить на похороны, не обременяя расходами близких.

Но к увиденному я готова не была.

Края просторного чердака терялись во тьме, откуда кое‑как проглядывали очертания сдвинутой к стенам мебели. В центре царствовал огромный саркофаг из красного дерева, лак и золоченые накладки отражали огонек свечи. Рядом стоял еще один – поскромнее, зато с окошком. Поверх него лежала длинная металлическая трубка, цепочка с рукояткой и медный колокольчик. Несколько секунд я мучительно соображала, зачем может понадобиться гроб с перископом. Наконец дошло: тетушка боялась оказаться похороненной заживо. Трубка должна была дать возможность дышать, а колокольчик – звонить, призывая на помощь.

Рядом скромно притулился третий гроб из простых полированных досок.

Похоже, вид у меня был очень ошалелый, потому что Герасим посмотрел на меня с сочувствием. Потом несколько раз энергично кивнул, улыбнулся, будто говоря: «Забыла? Неудивительно, учитывая все случившееся».

– Лучше б о душе подумала, старая карга, чем гробы коллекционировать, – буркнула я.

О покойниках или хорошо, или ничего, но отзываться хорошо о женщине, позволявшей прислуге так обходиться с бедной родственницей, у меня не получалось. Может, конечно, она считала, будто, держа девчонку в черном теле, оказывает той благодеяние, но верить в это было трудно.

Герасим демонстративно вздохнул, едва не затушив свечу. Был ли он со мной согласен или напоминал о приличиях? Я решила сменить тему.

– Спасибо, одной заботой меньше. Тогда еще, пожалуй, пару крепких мужиков позови, снять отсюда эту домовину.

Гроб с сигнализацией старухе явно не пригодится, так что пусть упокоится в саркофаге, мне не жалко. Заодно и место освободится.

Мы вернулись на улицу. Герасим несколько раз махнул рукой куда‑то в сторону, вопросительно глядя на меня.

– Иди, – поняла я. – Много времени займет?

Дворник показал два пальца.

Два часа? Или здесь другие меры времени? Но расспрашивать об этом было нельзя, даже если бы Герасим смог ответить, поэтому я только попросила:

– Предупреди там, что сразу я смогу только накормить, а расплатиться только после того, как исправник… – Я опомнилась. – Извини. Как ты их предупредишь.

Герасим успокаивающе улыбнулся. Закивал.

– Сможешь предупредить?

Он снова несколько раз кивнул.

– Тогда иди.

Ветер взъерошил мне волосы. Тихонько заржала откуда‑то лошадь, ей ответила другая – из длинной каменной пристройки к дому. Я прошла туда – остро пахнуло лошадьми. Конюшня. Просторная и большая когда‑то, наверное, чистая и ухоженная, сейчас – с провалившейся крышей. Пустые стойла выглядели осиротевшими, только из самого дальнего грустно смотрела на меня понурая лошаденка.

С улицы снова донеслось ржание. Я обошла дом. С другой стороны обнаружилось парадное крыльцо с дугообразным пандусом‑подъездом, чтобы гости могли выходить из экипажей сразу под крышу. Неподалеку стояла коновязь, где переминались с ноги на ногу две лошадки. Бабки их были покрыты грязью до самых колен.

Я вздохнула. Везет мне сегодня на беспризорных детей и животных. Что ж, будем разбираться с ними по очереди. Сперва тепло: промозглая сырость пробралась мне под шаль, заставив поежиться. Потом все остальное.

Я вернулась во двор, чтобы набрать дров. Но едва начала набирать их, как чья‑то жесткая рука развернула меня, больно впечатывая лопатками в поленницу. Я выронила дрова, как назло, себе же на ноги, и мягкие тканевые ботиночки совершенно не защитили пальцы. Ругнулась сквозь зубы. Управляющий сильнее стиснул мое плечо – синяки останутся точно.

– Что‑то много ты воли взяла, потаскуха, – прошипел он мне в ухо. – Думаешь, старуха померла, так на тебя управы больше не найдется?

Это было так нелепо и неуместно, что я даже не испугалась. Разозлилась только. Мало того, что от дела отвлекает, еще из‑за него пальцы ушибла. Был бы управляющий комплекции Стрельцова, тогда, может, и стоило бы пугаться. Но этот, плюгавенький, угрозой не казался. Через его плечо я видела, как подобрался Полкан. Оскалил зубы, еще чуть‑чуть – и бросится. Хоть бы немного повременил: надо же узнать, чего хочет от меня этот малахольный.

– Когда вернется исправник, будешь вести себя тише воды ниже травы. И только попробуй помешать мне его выпроводить!

Интересно… очень интересно. Я попыталась сосредоточиться на его словах, но что‑то внутри уже закипало, поднималось мутной волной. Я попыталась совладать с эмоциями.

– Что, нервишки сдают, дяденька? – фыркнула я. – А не вы ли тетушку топором рубанули? Жалование зажилила?