Хозяйка старой пасеки

В коридоре у кухни было чисто: похоже, сотский добросовестно выполнил приказ исправника и заставил‑таки экономку прибраться. Хотя, по‑хорошему, надо было управляющего заставить. Справлюсь ли я с ними двумя? Справлюсь, если что, Герасим поможет. Ему, похоже, тоже не слишком нравилась эта парочка. Я догадывалась, почему моя предшественница позволяла собой помыкать: наверняка ей просто некуда было деваться от родственницы, а та только рада была бесплатной рабочей силе. Но я – не она.

Я вернулась с водой, Иван Михайлович плеснул в серебряную ложечку какую‑то темную жидкость с тяжелым восточным запахом, протянул Вареньке ложку – так поят детей микстурами.

– Что это? – спросила она, не торопясь открывать рот.

– Лауданум. Он немного уменьшит боль перед тем, как вправить вывих.

Я покопалась в памяти. Ничего себе обезболивающее для молодой девушки – спиртовый раствор опиума! Впрочем, вряд ли тут есть что‑то попроще и поприличнее, так что я придержала при себе все, что могла бы сказать по этому поводу.

Однако Варенька снова решила показать характер.

– Женщина должна уметь переносить боль. Обойдусь.

– Кому должна! – рявкнула я, потеряв терпение. – Все, что ты должна, записано в налоговом кодексе, и вряд ли там есть указания на необходимость изображать из себя… – Я в последний момент осеклась, едва не ляпнув «партизана на допросе». – …великомученицу.

– Что такое налоговый кодекс?

Доктор, воспользовавшись моментом, впихнул ей в рот ложку с лекарством. Я скрыла улыбку: таким же жестом моя младшая сводная сестра поила сиропом от температуры племянника.

Варенька, машинально проглотив лекарство, скривилась, закашлялась. Я сунула ей в руки стакан с водой, надеясь, что принудительное лечение заставит ее забыть о налоговом кодексе.

– Пей. А будешь кочевряжиться, я тебе обеспечу анесте… обезболивание военно‑полевым методом.

– Это как? – распахнула глаза графиня.

– Стакан спирта внутрь и дубинкой по голове, если не помогает.

– О!

Она захлопала ресницами. Доктор закашлялся в кулак.

– Кто следил за вашим чтением? – полюбопытствовал он.

Я снова пожала плечами. Едва ли в этом доме вообще было что читать – по крайней мере мне пока не попалось на глаза ни одного книжного шкафа.

Варенька, кривясь и морщась, вернула мне стакан.

– Подождем немного, – сказал Иван Михайлович. Повернулся ко мне.

– В доме есть еще кто‑нибудь из слуг? Нужно послать за Анастасией Павловной.

Я чуть было не спросила, кто это, но вовремя опомнилась.

– Зачем?

– Я могу вправить вывих, но не убедиться, что целы связки и кости. Анастасия Павловна может. Ее магия позволяет заглядывать внутрь живого, не принося вреда.

Магия? Он меня не разыгрывает? Здесь есть магия?

 

Глава 4

 

Пока я хлопала глазами, пытаясь переварить эту новость и убедить себя, что почтенный доктор вряд ли склонен к идиотским розыгрышам, тот понял, что внятного ответа от меня не дождется. Выглянул за дверь.

– Кирилл Аркадьевич, не съездите ли вы к Северским? Телу наше внимание больше не потребуется, а я послежу, чтобы в доме никто ничего не трогал.

– Да, конечно.

Стрельцов помчался по лестнице. Чертыхнулся: похоже, и его подстерегла коварная ступенька.

Варенька вдруг всхлипнула, потом еще раз, а через миг разрыдалась в голос.

– Вот останусь хромая, и никто меня замуж не возьмет!

Я присела рядом с девушкой, обняв ее за плечи. Будь дело в нашем мире, я бы сказала, что волноваться не о чем. Однако, судя по лаудануму, медицина здесь так себе, и обещать, что все будет хорошо, пожалуй, опрометчиво.

– Когда это хромота мешала настоящей любви? Луиза де Лавальер хромала и была обезображена оспой, но король обожал ее.

– Король Лангедойля? – переспросила Варенька.

Я мысленно выругалась. С чего я взяла, что раз в этом мире говорят по‑русски, то и история с географией те же?

– Именно. – Повторять название страны вслух я не решилась, боясь сломать язык с непривычки. – Правда, это было давно, и история с тех пор успела изрядно забыться.

А чем она закончилась, юным девушкам лучше и вовсе не рассказывать.

Доктор подошел ближе.

– Соглашусь с Глафирой Андреевной: истинная любовь смотрит в душу и не видит изъянов внешности. Поверьте, я за свою жизнь перевидал немало семейных пар.

Кажется, утешение не помогло. Варенька надула губки, собираясь опять разреветься, и доктор поспешно добавил:

– Но на вашем месте я бы не стал переживать. Сейчас я вправлю вывих, а потом Анастасия Павловна посмотрит на вашу ногу. Ее благословение творит настоящие чудеса.

Благословение? Это что за местная святая? Надеюсь, доктор полагается в лечении не только на лауданум и молитвы.

– Походите немного в лубках, ничего страшного, к бальному сезону снова будете танцевать, очаровывая всех, – закончил он.

– Я еще не выходила в свет, – шмыгнула носом девушка.

– Значит, станете самой блистательной дебютанткой столицы, – не сдавался доктор.

– Столицы, как же! – Она снова расплакалась. – Маменька в эту глушь сослала к кузену, а папенька сказал, что не видать мне столицы как минимум год, а то и дольше, если не образумлюсь. Этак и в старых девах останусь!

Я подавила улыбку: в пятнадцать‑шестнадцать лет бояться остаться старой девой явно преждевременно. Молча притянула девушку к себе, давая прореветься вдоволь. Иван Михайлович склонился к моему уху.

– Пожалуй, вы, Глафира Андреевна, как никто сможете убедить Варвару Николаевну, что ее родители искренне желали ее уберечь, – прошептал он.

Судя по намеку – и гусару, которым меня пыталась попрекнуть Агафья, – Вареньку «сослали» в деревню подальше от неподходящего молодого человека. В самом деле неподходящего или только по мнению родителей – кто знает. Зато понятно, почему она так старательно изводит всех вокруг: не плохое воспитание, точнее, не одно оно тому причина.

Карма это, что ли, у меня такая – воспитывать чужих детей?

– А теперь потерпите, Варвара Николаевна, – сказал доктор уже громче. – Будет больно.