Идеальная девушка

* * *

 

Когда Ханна сворачивает к Стокбридж‑Мьюз, ощущая боль в ногах от долгой ходьбы, и принимается рыться в сумочке в поисках ключей, мысленно ругаясь, потому что никто не удосужился заменить перегоревшую лампочку у входной двери, вечер уже почти превратился в ночь.

Наконец она входит в подъезд, поднимается по лестнице и закрывает за собой дверь квартиры.

Ханна долго стоит, прислонившись спиной к косяку, впитывая тишину. Она вернулась раньше Уилла и рада, что может побыть одна в прохладном, спокойном уюте их маленькой квартиры.

Ей следовало бы поставить чайник, сбросить туфли, включить свет. Но она лишь проходит через гостиную, плюхается в кресло и сидит, пытаясь мысленно разобраться с событиями дня.

Через некоторое время слышится хриплый рокот мотоцикла Уилла, эхом отражающийся на узкой улице от стен соседних домов. Двигатель замолкает, минуту спустя в замке подъезда поворачивается ключ.

Когда Уилл открывает дверь, Ханна чувствует, что надо бы встать и что‑то сказать, но не находит сил. У нее не осталось ни капли энергии.

Уилл опускает сумку на тумбочку в коридоре, входит в комнату, насвистывая какую‑то глупую попсовую мелодию, включает свет и останавливается как вкопанный.

– Ханна?

Он стоит перед ней с озадаченным видом, пытаясь сообразить, почему она сидит здесь одна в темноте.

– Хан, что с тобой? Тебе нехорошо?

Она проглатывает ком в горле, силясь подобрать походящие слова, однако с губ слетает лишь хриплое «нет».

Лицо Уилла принимает иное выражение. Охваченный внезапным страхом, он падает на колени перед женой и берет ее руки в свои.

– Хан, что‑нибудь случилось? Что‑то с ребенком?

– Нет! – на этот раз очень быстро отвечает она, словно только сейчас поняв озабоченность мужа. – Бог ты мой, ничего подобного! – Она сглатывает, выдавливая новую фразу: – Уилл… это из‑за Джона Невилла. Он умер.

Получилось неоправданно жестко, даже грубее, чем у матери. Впрочем, Ханна настолько потрясена и надломлена, что ей не до раздумий о том, как лучше подать новость.

На лице Уилла на мгновение появляется выражение болезненной незащищенности, однако он быстро берет себя в руки. Поднимается, подходит к эркерному окну и, прислонившись к жалюзи, смотрит на улицу. Ханна видит лицо мужа в профиль – бледное пятно скулы на фоне черных волос и темного оконного стекла.

В такие минуты всегда трудно понять, что творится у него в душе. Уилл щедр в моменты радости, но, когда ему больно или страшно, замыкается в себе, словно не может позволить, чтобы другие увидели, как он страдает. Таково, очевидно, следствие воспитания отцом‑офицером и в интернате для мальчиков, где проявление эмоций считалось уделом неженок и плакс. Если бы не доля секунды, когда на лице Уилла промелькнуло выражение беспомощности, Ханна решила бы, что он ее не расслышал. А теперь уже невозможно угадать, что творится в его душе под покровом молчания, за вежливой, нейтральной маской.

– Уилл, скажи что‑нибудь, – не выдерживает Ханна.

Он оборачивается с таким видом, будто был в мыслях далеко‑далеко.

– Хорошо.

Всего одно слово, но голос Уилла полон жестокой прямоты, которой Ханна прежде за ним не замечала, и это ее пугает.

– Что на ужин? – добавляет он.

 

До

 

– Бо. Же. Мой, – наигранно растягивает слова Эйприл, подражая Дженис из сериала «Друзья», – так кажется Ханне, идущей за ней по узкому проходу между длинными, во всю ширину столовой, обеденными столами.

Ханна впервые ступила в Парадный зал в качестве настоящей студентки Пелэма. При виде старинных потолочных балок высоко над головой и картин старых мастеров на стенах, обшитых мореным дубом, у нее по коже побежали мурашки восхищения. Ее охватил полный восторг от увиденного, но присутствие идущей рядом Эйприл, ворчащей по поводу небогатого меню и плохой акустики, не позволяло проявлять истинные чувства. Эйприл опустила свой поднос на край длинного трапезного стола с множеством сидящих за ним студентов и уперла руки в бока.

– Уилл де Шастэнь, чтоб мне провалиться!

Один из студентов, сидевших на длинной дубовой скамье, обернулся, и сердце Ханны словно споткнулось. Стакан с водой съехал на пару сантиметров к краю подноса, и она поспешно вернула его на место.

– Эйприл!

Юноша поднялся, с легкостью перекинув длинную ногу через скамью; он и Эйприл обнялись и по‑дружески, формально поцеловались. Поцелуй вышел настолько непохожим на все, что Ханна прежде видела в Додсуорте, что она с таким же успехом могла бы наблюдать картины из жизни марсиан.

– Как я рад тебя видеть! Я понятия не имел, что ты тоже поступила в Оксфорд.

– Типичная Лив – никогда никому ни гу‑гу. Как она? Я не виделась с ней после экзаменов.

– Ох… – Юношу вдруг бросило в жар, на скулах появились розовые пятна. – Мы… э‑э… разбежались. Если честно, я сам виноват. Извини.

– Не извиняйся, – промурлыкала Эйприл. Она погладила парня по плечу и слегка сжала его бицепс – этот жест вполне можно было принять за флирт. – Классный парень освободился – какие могут быть извинения?

Ханна переступила с ноги на ногу. Поднос в ее руках становился все тяжелее, она почувствовала боль в плечах. Эйприл, должно быть, услышала шорох за спиной и несколько театрально обернулась, словно впервые вспомнила о существовании Ханны.

– Господи, где мои манеры? Уилл, это Ханна Джонс, моя соседка по квартире. Будет изучать литературу. Нам выделили люкс, представляешь? Так что все вечеринки в этом семестре будут у нас. Ханна, это Уилл де Шастэнь. Я училась в одном классе с его бывшей подружкой. Наши интернаты были… как бы получше выразиться? – Она повернулась к Уиллу. – Дружественными?

– Что‑то вроде того.

Улыбка сморщила кожу в уголке рта Уилла. Ханна поймала себя на мысли, что откровенно пялится на него. У юноши были чистые карие глаза, темные брови, нос с явными следами перелома, возможно, даже не одного. У Ханны вдруг пересохло во рту, она лихорадочно размышляла, что бы такое сказать, но Уилл первым заполнил вакуум.

– Я учился в Карне в школе для мальчиков. На общих мероприятиях нас спаривали со школой Эйприл, чтобы избежать ситуации, когда учащиеся до самого поступления в университет не видят живых девушек.