Империя проклятых

– Ну, это случилось в те времена, когда солнце еще ярко сияло на небе. И чтобы защитить себя, когда он был беспомощен днем, Лиам поработил свою невесту. Эстель присматривала за ним, пока он спал. Заманивала жертв, чтобы он мог пить кровь. Иногда даже избавлялась от тел. – Я покачал головой с мрачным видом. – Раб готов на все ради своего хозяина, Диор. И на убийство. И на смерть. Он совершит любое злодеяние ради того, с кем связан узами крови. Но Эстель искренне любила Лиама, обратив на него всю страстность и азарт своей смертной жизни, и рабство крови лишь усугубило эти чувства. Мадемуазель так испугалась, когда брат Марко чуть не убил ее любимого Лиама, что придумала, как его защитить на веки вечные. Девять лет прошло, прежде чем правда вышла наружу. Однажды Эстель попала под карету. Лошадь понесла, и девушка погибла, раздавленная копытами. Умирая, она рассказала правду своему священнику, но, заметь, не для того, чтобы исповедаться, – нет, она умоляла его продолжить ее благословенное дело.

Священник препроводил к ней домой ополченцев, они проломили стену в подвале ее дома и там нашли Лиама. Он выглядел как мешок с костями, почти умер от голода, не очнулся, даже когда его вытащили на солнце. Эстель заживо похоронила своего жениха, пока он спал, представляешь? Замуровала его, чтобы никто не мог ему навредить. Она кормила его через трубку, залепив уши воском, чтобы не слышать его приказов освободить его. Больше всего на свете она хотела, чтобы ее любимый хозяин был в безопасности.

Диор вздрогнула и осенила себя колесным знамением.

– На веки вечные.

 

Жан‑Франсуа вдруг усмехнулся и откинулся на спинку кресла.

– Какая дикая чушь, де Леон.

Потягивая вино, Габриэль взглянул на маркиза.

– Как угодно.

– Полагаю, эта небылица должна была напугать бедную девушку?

– В жизни часто случаются странности еще почище, чем небылицы, как ты изволил выразиться, вампир. Но эта история должна была научить Диор, что кровное рабство – дело не пустяковое. А в некоторых людях оно порождает преданность на грани безумия. – Габриэль кивнул в сторону тени под дверью: там неустанно маячила Мелина. – Тебе следует быть осторожней с этим. Хозяин.

Жан‑Франсуа поджал рубиновые губы, одарив угодника испепеляющим взглядом.

– Но даже если ты избежишь безумия, – продолжил Габриэль, – после трех капель за три ночи ты все равно станешь рабом. Однажды глотнув крови Селин, я знал, что она будет действовать во мне, смягчая мое сердце. Неважно, в кого она превратилась за те ночи, что мы не виделись, но в юности мы с сестренкой были неразлучны. Ее кровь только усилила эту любовь. А правда заключалась в том, что я не мог доверять ей. Так быстро я мог только сплюнуть кровь, которую она влила мне в горло, а никак не привязаться.

 

Мы продолжили спуск, цепи скрежетали, когда ветер раскачивал платформу. Долина Мер была укутана в зимние одежды, и замерзшая река сверкала, как темная сталь. На на северо‑западе горизонта вырисовывались окутанные бурями пики Годсенда, а на юго‑западе – горы Найтстоуна. Землю покрывал толстый слой пепельно‑серого снега.

Диор скрутила себе несколько сигарилл из черной трутовой бумаги. Бенедикт, один из старых братьев, работавших в монастырском амбаре, был безнадежным курильщиком, и девушка присвоила его запасы. Она прикурила одну, воспользовавшись украденным огнивом, и изо рта у нее вырвался бледный дым, когда она заговорила:

– Так что с ней случилось?

– С Селин?

– Oui.

Откинув назад свои развевающиеся на ветру волосы, я посмотрел на земли, где мы родились.

– Когда мы были инициатами, мы с Аароном сражались с одной из дочерей Фабьена. Ее звали Лаура. Призрак в Красном. Я поджег ее во время битвы, и она в отместку подожгла деревню, где я родился. Убила всех. Мою мама́. Отчима. Младшую сестренку. Всех. До единого.

– Великий Спаситель. – Диор сжала мне руку. – Мне очень жаль, Габи.

– Селин едва исполнилось пятнадцать, – вздохнул я. – Она умерла из‑за меня.

Платформа приземлилась с гулким тяжелым стуком, и я оглядел замерзающую долину, не обнаружив ни признака присутствия сестры. Мы потащились к конюшням, но лошадей там не увидели – вероятно, их забрали Аргайл и остальные. Селин не сочла нужным остановить их, но, возможно, она…

– Хвала Гос‑с‑споду.

Я развернулся, услышав тихое шипение у себя за спиной и положив руку на эфес Пьющей Пепел. И под мехами я вдруг почувствовал забытое тепло, теперь разгорающееся вновь. Огонь веры возрождался, пробегая по серебряным татуировкам на моем теле, и эгида вспыхнула, что означало: рядом появился вампир. Позади нас стояла фигура, высокая и грациозная, вся в багряном, словно пятно крови на снегу.

Она была такой, какой я ее помнил, но сердце все равно учащенно забилось от этого зрелища.

Ниспадающие до талии локоны цвета полуночи, длинный красный сюртук, шелковая рубашка с вырезом на бледной груди. Она носила ту же маску: белый фарфор с кровавым отпечатком ладони на губах, обведенные красным веки. Радужки бледные, как и кожа, а белки глаз – черные. У нее был взгляд мертвой твари, полностью лишенный света и жизни.

– Ты жив, – прошептала Селин.

Мы стояли на холоде, и между нами висела такая тяжесть и так много слов, что даже воздух стал вязким, и я дышал с трудом. Полжизни прошло с тех пор, как я думал, что мою младшую сестру убили, но, увидев ее снова после стольких лет… я почувствовал, что мне как будто сердце вырвали еще раз. И пусть мне хотелось задать тысячу вопросов, я не знал, что сказать.

– Диор Лашанс, – выдавил я, – раньше это была Селин Кастия.

Диор кивнула.

– Мне казалось, ты предпочитаешь Лиат? – пробурчала она, не вынимая изо рта сигариллы.

– Лиат – это наш титул. Не имя. – Селин опустилась на одно колено, как рыцарь перед королевой. – Но зови нас‑с‑с как хочешь, дитя. Мы прос‑с‑сто вне себя от радости, что ты в безопасности.

Диор неуверенно моргнула. Селин говорила все тем же странным шепотом, шепелявым и свистящим – как острие ножа, которым водят по пласту трескающегося льда.

– Ты с‑с‑спас ее, брат, – просвистела она, поворачиваясь ко мне. – У нас были с‑с‑сомнения.

Я пристально смотрел, как она поднимается на ноги, и на языке у меня все еще звучали отголоски крови, которой она меня напоила. Даже несколько часов спустя она жгла с такой силой, какую я никогда не чувствовал. Кровь древнего вампира, бурлящая в венах только что оперившегося птенца, девчонки, которая всего‑то семнадцать лет в могиле.

– Твой титул, – сказал я. – Что он означает?

– Лиат. Поборник на старотальгостском. Или рыцарь.

– Рыцарь? – усмехнулся я. – Рыцарь чего?

– Веры. Полный веры. Праведник.