Империя проклятых

Первые намеки были легкими, едва уловимыми, как снежинки на холодном ветру. Запах древесной золы и угля – так пахнет холодный очаг зимним утром. Но когда Диор, Лаклан и я вернулись к руслу Мер и двинулись вдоль реки, я начал улавливать и другие ноты. В воздухе висел едкий привкус обожженного металла, царапавший горло. Вонь жженых волос, обернутая в прогорклый запах горелого дерьма и кожи. И сквозь всю эту невыносимую смесь пробивался, словно вогнанный меж ребер клинок, тошнотворный аромат, вскипавший черным, запекавшийся коркой на еще остывающем камне. Мое тело затрепетало, учуяв его, чудовище во мне пыталось сопротивляться, но одновременно возбуждалось, зубы заострились, как бритва, раня язык.

«Великий Спаситель…»

В тот день, когда я похоронил свою Астрид, я поклялся на ее могиле, что никогда не буду пить кровь другого. С того Худшего дня моей жизни прошло больше года. Но теперь эта клятва была нарушена – не мной, но моей сестрой. Жажда моя вскипала, подогреваемая этим ужасным запахом, принесенным ветром, и единственное, что я мог сделать, – глотнуть побольше спиртного, чтобы заглушить ее, и стиснуть зубы так, что они заскрипели.

«Никогда раньше у меня не было такого ощущения…»

– Что это за запах? – прошептала Диор.

– Кровь, – ответил я, тяжело сглотнув.

Лаклан кивнул, взглянув на меня.

– Кровь и огонь.

Я отбросил мысли о жажде, пытаясь сосредоточиться на опасности, встречи с которой мы добивались, направившись сюда. Монстры, напавшие на Авелин, возможно, уже давно ушли, а могли быть всего в одном ударе сердца отсюда. И я знал: для того, чтобы сокрушить столь хорошо защищенный форт, потребовалась бы целая армия нежити. Чем ближе мы подъезжали, тем больше я боялся – не за себя, а за судьбы Аарона и Батиста, за людей, которых они защищали, но больше всего за девушку, что ехала рядом. Диор Лашанс была много кем: принцессой лжецов, королевой воров, возможным спасителем империи. Но, наблюдая за ней краем глаза, проводя большим пальцем по имени дочери, отлитому у меня на костяшках, я начинал понимать, как много на самом деле она значит.

Не для империи. Но для меня.

– Где, черт возьми, Селин? – прошептал я.

Я не видел свою сестру с тех пор, как мы встретили Лаклана. Хотя она и раньше пропадала на несколько часов подряд и наверняка скоро вернется, но я никак не мог придумать, как объяснить ее присутствие своему ученику и старому другу. У Лаки было множество причин ненавидеть холоднокровок, но рассказать ему о Граале после всего, что произошло в монастыре, я бы не посмел. На худой конец, в моей руке успокоительной тяжестью лежала Пьющая Пепел, и прекрасная дама на рукояти улыбалась, а ее голос, заикаясь, серебряной песней звучал у меня в голове:

«Н‑н‑не могу вспомнить, Габриэль…»

– Вспомнить что? – пробормотал я, глядя на заснеженную линию деревьев.

«В ту ночь, когда к‑красавчик привел тебя к М‑мяснику. Б‑б‑багряная поляна. Там была женщина, была женщина, былаженщина. Э… к‑к‑королева?»

– В Оссвее нет королев, – ответил я. – Она была герцогиней. Ниам Девятимечная.

«А‑а‑а‑а‑а, Де‑е‑евятимечная. Волосы как з‑з‑золото, голос как гром, м‑м‑мать многих?»

– Да, это она, – вздохнул я, взглянув на юго‑запад. – Надеюсь, она с дочерями успела сбежать из Дун‑Мэргенна до того, как Черносерд сокрушил его.

– Пью так и болтает с тобой, да?

Я взглянул на Лаклана, почесывая щетину, пока он смотрел на клинок у меня в руке.

– Этими ночами она больше поет. Но да, и болтает тоже.

– Она так и называет меня Красавчиком?

– Она никогда не называла тебя Красавчиком, – рассмеялся я.

«Краснорукий старший сын к‑к‑к‑красавчик…»

– Рад снова видеть тебя, мадемуазель Пью! – крикнул Лаклан, снимая воображаемую треуголку.

«К‑к‑к‑красавчик…»

– Ладно, хорош, – проворчал я. – Давай‑ка ты сейчас подумаешь о работе, Пью, идет?

«Жил‑был замочник по имени Гленн;

И был у него удивительный чл…»

– Что с ней случилось? – Лаклан указал на зазубренный край Пью. – У нее кончик отломился.

Я встретился взглядом со своим бывшим учеником и уплыл мыслями к маяку, снова увидев своих призраков. Мне показалось, что снег за спиной захрустел под их тихими шагами, и ветер донес звонкий смех. Я снова почувствовал теплые руки у себя на поясе, а к щеке прижались теплые губы.

– Давай сосредоточимся на том, что нам предстоит, хорошо, Лаки?

– Семеро мучеников…

Это прошептала Диор, выпрямляясь и поднимая дрожащую руку. За время нашего пути на юг она не сказала почти ни слова, чувствуя себя подавленной в присутствии Лаклана. Но я посмотрел туда, куда она указывала, и увидел то же, что и она: порыв ветра разорвал пелену снега впереди и явил цель нашего пути, темной тенью поднимавшуюся перед нами.

– Шато‑Авелин, – пробормотал я.

Даже издалека он доминировал над мрачной береговой линией Мер: твердая гора нордлундского базальта, черная, как волосы моей любимой. Его основание окружали толстые стены, а по склонам вилась спиральная дорога, усеянная сотнями маленьких домов. На вершине короной красовался замок из того же темного камня, мужественно охраняя лежавшую внизу долину. Свет в море тьмы, поддерживаемый людьми, которых я любил больше всего на земле.

По крайней мере, так было несколько недель назад.

А сейчас…

– Он разрушен… – прошептала Диор.

На крепостных стенах никого не было, сторожевые костры потухли. Над домами поднимался дым, и к железным небесам тянулись сломанные черные пальцы. Сквозь снег мне удалось разглядеть, что и крепость на вершине холма разрушена, как и говорил Лаклан, ее стены разбиты, а башни повалены, как деревья.

Интересно, остался ли кто‑нибудь в живых, чтобы услышать, как они пали?

– Аарон… – прошептал я.

Но чем больше я изучал открывшуюся перед нами картину, тем меньше в ней было смысла. Аарон и Батист обучались в Сан‑Мишоне, и они спроектировали Шато‑Авелин так, чтобы противостоять нежити. И все же, хотя крепость разгромили, зубчатые стены вокруг горы были крепкими и целыми – как будто их вообще не осаждали.

Я все еще слышал толпу, собравшуюся на этих крепостных валах в тот день, когда отправился спасать Диор, их глаза светились надеждой: «Лев идет! ЧЕРНЫЙ ЛЕВ ИДЕТ!» А теперь единственным звуком был раздирающий душу ветер и карканье пресытившихся ворон.

– Эй, кто‑нибудь? – закричала Диор, приподнимаясь в седле. – КТО‑НИ…