Имперский вор. Том 1
Братья Хатуровы вламываются ко мне без стеснения и сразу прутся к кровати.
Я стою за шторой, наблюдаю, как кабан упирает руки в бока, принимая горделивую хозяйскую позу.
– Ну чё, козёл, уснуть успел? – спрашивает он кучу шмоток под одеялом, сложенных в подобие человеческой фигуры. – Стаскивайте его! – командует братьям.
Ага, щас.
Вылетаю из‑за шторы и резко бью Толика ногой в крестец. Он с воем валится ничком на кровать. Да, неприятно. А что делать…
Даже в этом теле я быстрее всех троих, вместе взятых. Заряжаю в ухо не сообразившему отпрыгнуть Петьке – несильно, следы мне не нужны. Он хватается за голову, оседает на пол, тоненько скулит. Поворачиваюсь к третьему.
Этот ситуацию оценил. Бежать не попытался. Явно понял, что смысла нет. Стоит, стиснув зубы, ждёт. Смотрит в упор, это ж надо.
Да не бью я таких мальков, пацан.
– Затихли все! – приказываю вполголоса.
Петька слушается мгновенно. Кабанчику с молчанием трудно, но вой делается глухим – видно, прикусил одеяло, чтобы не орать.
– Теперь слушаем. Вы мне нахрен не нужны, но вдруг я сюда вернусь. Будете такими же ублюдками – увидите не только червяков в тарелках. Мне больше скрывать нечего. А если вдруг…
Несколько уже знакомых пассов, наполнение плетения тьмой – и передо мной встаёт реалистичная иллюзия недавнего рептилоидного кота. Он прямо как настоящий.
– Взять! – командую я. Показуха, конечно, вот только кому об этом известно?
Кот открывает пасть, и оттуда вырывается утробный тихий рык. Волосы на лбу Петьки взлетают и опадают от дыхания зверя. Кот тут же растворяется в воздухе.
Всё длится не больше нескольких секунд – но и этого для меня уже слишком много. Тошнота адская, на лбу выступает испарина, и я прямо чувствую, как по спине катятся крупные капли холодного пота. В меня сейчас плюнь – свалюсь.
Ничего. Уверен, после такой демонстрации пацаны даже взгляд на меня не поднимут, не то что руку. Пусть думают, что раньше я их просто терпел. Скрывал вот силу богатырскую.
Делаю глубокий вдох, унимая тошноту, и добавляю:
– Теперь, если что, будут не только червячки в тарелках, но и всякие твари в кроватях могут оказаться. Ясно? Отвечаем по очереди.
– Ы‑ы‑ы! – это Толик.
Не везёт сегодня парню. А ведь мог бы ещё утром понять, что мир изменился.
– Ясно, – угрюмо говорит Петька, потирая ухо.
– Я понял, – очень спокойно сообщает Ярик.
– Поздравляю, – киваю я и подхожу к кабанчику. Не глядя протягиваю руку к Петьке. – Дай ремень.
Пацан ворочается на полу, покорно вытягивает из штанов узкий кожаный пояс. А Толик, услышавший щелчок пряжки, затихает совсем и начинает мелко трястись.
Да, тушка ты тупая, вот прямо так, при младших братьях, от ненавистного слабака. А куда деваться? Сладкая месть, угу. Ты ещё и свалился хорошо так, удобно – жопой на край…
Петька подаёт мне ремень.
Не беру. Хватит с кабанчика и испытанного унижения.
– Уймись. Руки об тебя марать неохота, – говорю, слегка пиная его в зад.
Именно Толик проходу Никите не давал, и не в иллюзорных пугалках тут дело. Первым он начал. А братья – за ним.
А ведь не только Никите от него доставалось…
Я словно слышу в голове Танечкины слова: «Дурак противный… проходу мне не даёт…»
– А теперь ты послушай меня, Толя, – обращаюсь к нему чуть ли не ласково, вкрадчиво. Вот от этого моего тона взрослые бойцы бледнели и в струнку тянулись. – Слушаешь?
– Да… – глухо отвечает кабан. Трястись так и не перестал.
– Внимательно слушай. Если ты ещё раз к горничной Татьяне подойдёшь… или скажешь ей что… или, мама тебя упаси, дотронешься до неё… Я об этом узнаю, Толя. И тогда точно вернусь. Ты понял?
– Да…
Женщин нельзя обижать. Почти никаких. Почти никогда. Разве что защищая от них других женщин. Ну, либо в постели по их же просьбе. Я Тею‑то с Гаменой в последней битве пальцем не тронул, за что, честно сказать, и поплатился. Но принципами своими я не поступлюсь. Женщины созданы Вселенной не для битв и насилия, а для созидания жизни. А если бывает иначе – такими их сделали мужчины.
– Я рад. А теперь все трое – ноги в руки и брысь отсюда. Быстро!
Они вылетают из комнаты вихрем, едва не сталкиваясь в дверном проёме. Даже Толик не отстаёт, хотя после удара в крестец бегать проблемно.
Закрываю за графёнками дверь и зеваю. Вот теперь пора спать. На сегодня я с делами закончил. Разве что руку Шанкры не отыскал, но вроде никого в доме не покусали и не закопали.
Разбираю «куклу» на кровати, снова сладко зеваю и… слышу стук в дверь. Осторожный. Знакомый. Сюрпри‑и‑из.
* * *
Белокурый ангелочек будто затекает в комнату, когда я ещё и дверь‑то толком открыть не успел. Тут же прижимается к стене и опускает голову. Упс, а фартука‑то нет. И майка на ней в обтяжку. Теперь грудь видно, и там есть на что посмотреть!
Но вряд ли она за этим пришла. Хотя…
– Что случилось, Таня?
– Ничего… Никита, ты… Спасибо тебе.
В недоумении склоняю голову набок, присматриваюсь. Даже в тусклом свете ночника на столе вижу: голубые глаза горничной сверкают чуть не так же, как четыре серьги в её ухе.
Не, не графиня, конечно. Но той здесь и нет.
– За что спасибо, Танечка?
– Я попрощаться с тобой хотела. Ну…
М‑да. Никита Каменский точно покорил сердце горничной.
– А в коридоре увидела, как эти к тебе идут. Ну ясно же, зачем! – с внезапным возмущением говорит она. – Уроды, блин! Вечно к тебе цепляются, а тут вижу – втроём! Думала, тебе помощь нужна.
– Не нужна, Тань, – успокаиваю её.
