Инфер-10
– Потому что мне было скучно в пути, и я просто коротал время – ответил я, опуская руку в прозрачную воду – А еще потому, что мне надо почаще напрягать мозги – так больше шансов вернуть утонувшие во тьме воспоминания. И мне полезно вернуть себе хотя бы азы сучьей дипломатии и словоблудия – так проще затеряться в юном первобытном мире. Так легче узнать нужную информацию. Поэтому я и учусь заново говорить долго и умно, а на тебе я практиковался, хотя прекрасно понимал, что на тебя бессмысленно тратить слова…
– Бессмысленно тратить на меня слова?
– Да.
– Потому что я неисправим, да, сеньор? – темного «плескания» в его обиженных глазенках прибавилось.
– Нет, Сесил – улыбнулся я – Не поэтому.
– А почему же тогда? Подскажешь, сеньор, раз ты такой умный?
– Потому что ты умер – ответил я, вытаскивая руку из воды и почти без замаха отправляя выуженный снаряд в полет.
Камень размером с куриное яйцо влепился ему в переносицу с глухим стуком. Глаза Сесила потухли мгновенно. Шест выпал из упавших рук, а следом в воду рухнул он сам.
Встав, я поймал плывущий мимо шест и с его помощью парой движений утопил обмякшее тело и загнал его в черноту проглядывающегося под бетонной плитой пространства. В таких очень любят селиться крабы, осьминоги и всякая прочая хищная живность. А плита не даст выплыть даже раздутому от газов трупу. Встав в центре плота, я повел плечами, разминаясь, а затем погнал плот к выходу на широкую улицу, откуда доносились частые гортанные возгласы, вроде как свиной визг и громкий хохот. Я шел на звуки цивилизации…
**
С плотом я расставался с сожалением – старый, чуток перекосившийся, пару раз мной модернизированный, побитый столкновениями в руинах, он не подводил меня, но сейчас стал слишком приметной деталью. Поэтому я загнал его внутрь наискосок «растущего» из воды типового панельного железобетонного здания, ушедшего в воду почти по самую крышу, собрал все вещи в рюкзак, после чего перерезал веревки и растолкал бревна в разные стороны, половину выгнав наружу. Да при желании легко отыскать следы веревок там, где они глубоко впились в концы бревен, вгрызаясь все глубже, но кому это надо? Не покидая здания, я переоделся в полученную от Мумнбы одежду местных – очень просторная рубаха из грубой материи, доходящая почти до середины бедер, снабженная длинными свободными рукавами и столь же мешковатые штаны до щиколоток. Одежда прекрасно защищала кожу от палящего солнца, легко «прошибалась» желанным ветром, впитывала в себя пот, была прочной и достаточно приличной, чтобы явиться так в город. Мумнба покупал для себя и даже чуток поносил, но вскоре стремительно разжирел и больше не влезал в нее, но выкидывать отказывался – та самая слепая вера многих толстяков, что однажды они проявят силы воли чуть больше, чем обычно и резко постройнеют. Ага… только сюда совсем не подходит слово «чуть».
Нахлобучив на голову сплетенную из красноватого тростника шляпу, я закинул за плечи ремни рюкзака, хотя по сути это был самодельный заплечный мешок, с которого свисало мачете, а внутри хранились важные вещи, разобранный огнестрел с патронами и кое‑какие пожитки, осмотревшись, убедился, что ничего не забыл и, отправив обвязанную вокруг подходящего камня старую одежду на дно провала, покинул укрытие и полез наверх, где в трещинах стены виднелись слишком правильно торчащие палки с обмотанными вокруг веревками. Когда ветер принес запах разогретого солнцем дерьма, я сместился в сторону, перебрался на соседнюю стену, обнаружил здесь укрепленную самодельную лестницу и уже по ней поднялся наверх, оказавшись на крыше. На последних ступеньках чуть задержался и осмотрелся, «сфотографировав» мысленно картину.
В нескольких шагах над стеной висит кабинка туалета, в ней кто‑то жалобно урчит – вот откуда запах, все льется прямо в воду, а там внизу я видел расставленные рыболовные сети. В центре плоской крыши, размерами примерно двадцать на десять, расположен большой тростниковый навес, обставленный со всех сторон плетенными кадками с живыми деревцами, чьи кроны добавляют прохлады. Под навесом в два яруса спальные места – подвесные койки в воздухе и циновки на полу. Между кадок с растениями зажаты клетки вроде как с куропатками. Дальше за большим навесом, ближе к противоположному краю, что обращен к «шумной» улице, стоит еще один навес в разы уже, но при этом раза в два длиннее. Он также обставлен деревцами, свисают бананы, в теньке две большие клетки и в каждой по паре сонных капибар, явно не знающих, что скоро их пустят на мясо. Оба навеса не пустуют, но если центральный это скорее ночлежка, причем не бесплатная, то второй скорее разновидность здешнего уличного кафе, причем с тем, что мне сейчас было нужнее всего – с отличным панорамным видом на сам город и безразличными сонными соседями на лавке, разглядев которых можно скорректировать собственный внешний вид, а послушав их же, узнать как себя вести так, чтобы ничем не выделяться из общей массы. И все это абсолютно бесплатно. Идеально для не слишком богатого гоблина вроде меня…
– Даром сидеть не дам! – хриплый предупреждающий рев вполне мог принадлежать простуженному моржу, но издала его невысокая широкоплечая женщина с невероятного проработанными мышцами покрытого шрамами живота, стоящая за небольшой угловой стойкой в торце длинного навеса.
Убедившись, что все мое внимание приковано к ее персоне – темное от загара лицо, максимально коротко остриженные волосы, раз пять сломанный и кое‑как вправленный нос, какая‑то широкая и мокрая от пота полоска материи поперек сисек и обрезанные из штанов шорты, он стянула с мускулистого плеча мокрую тряпку, шлепнула ей лысине заснувшего за стойкой оплывшего жирного бугая и повторила:
– Даром сидеть не дам, кампесино! Либо покупаешь выпивку или жратву – либо валишь нахер с моей крыши! Ночевка под навесом – одна монета. Стопка горлодера – одна монета. Миска похлебки…
– Одна монета? – предположил я, на ходу меняя решение и заодно курс.
Сначала я хотел приткнуться где‑нибудь среди этого тяжело дышащего стада потных мужиков, дымящих дерьмовым табаком, задумчиво смотрящих вниз на водную улицу и с еще большей задумчивостью попердывая. Но горячее приветствие мускулистой владелицы безымянной забегаловки заставили меня передумать.
– Вчерашняя похлебка – одна монета – подтвердила женщина и с влажным шлепком ударила тряпкой второй раз – Эй, хомбрэ! Проснись! И вали отсюда! Место занимаешь!
– Так свободно же – сонно прохрипел подскочивший мужик.
Всего на лавке перед стойкой могло поместиться не меньше троих, но жирный уселся по самому центру.
– Вон клиент идет! И судя по его небритой уверенности он с деньгами. А ты иди под навесом отдохни – сегодняшний день бесплатно. Только не лезь в койку – порвешь! Твое место на циновке, Пауло…
– Кто там с деньгами? Плевать мне! Пусть сидит в… – сонный бугай развернулся ко мне, заглянул мне в глаза и… сдвинулся в сторону с проворностью невесомого легкоатлета – Пойду я под навесом посплю… а то голова тяжелая…
Проход был узковат и ему пришлось подождать пока я усядусь на край освобожденной им скамейки, только сейчас поняв, что она сделана природой, а не лапами гоблина – сквозь крышу снизу вылез когда‑то корень, понял, что жратвы здесь нет и ушедший опять вниз, по ходу дела достигнув толщину в мое предплечье. Затем уже сверху приколотили несколько досок и скамья готова.
– Похлебку будешь? Бобовая, пекучая – поинтересовалась владелица забегаловки – Деньги вперед. И сразу предупреждаю – в долг не верю, на улыбки не ведусь, в трахе не нуждаюсь, помощь не требуется.
Выслушав ее, я кивнул:
– Похлебку пекучую буду. Сегодняшняя?
