Инфер-10

– Не знаю насчет ног, но с руками у них вроде бы получилось… ты ведь не терял рук, Оди?

– Терял, – промычал я, мысленно давая себе приказ больше не таскать на себе рваных маек и не светить голым торсом.

У меня действительно слишком много характерных ранений. И только сейчас до меня доперло, что эта нательная «карта» является одним из лучших вариантов поиска меня в любых руинах. Те же шрамы в районе плечевых суставов уже указывают прямиком на меня – у здешних аборигенов, рожденных в затопленных руинах и на ближайшем берегу, таких ран попросту не может быть. Здесь если потерял конечность, то это навсегда – новую никто не пришьет. Здесь вообще все крайне хреново обстоит с хирургией. И об этом мне уже рассказала жирная туша сидящего напротив Рыбака.

С точно таким же интересом, как и он, я читал хронику его жизни по его же коже. Вон то на ребрах – очень давний след от мачете, причем ребра переломало, зажили они хреново и неправильно, а плоть сшивал кто‑то слепой и крайне неумелый. В левом плече – две оплывшие от времени отметины пулевых попаданий. Кожа на голове слева серьезно обгорела, от уха мало что осталось. В правом бедре еще следы от пуль. На животе несколько залеченных ран от ножевых ударов, причем ударов умелых: пытались вскрыть требуху, и получись такое – Рыбак бы здесь сейчас не сидел. Его руки исполосованы полностью, есть и следы чьи‑то немаленьких клыков, но там и свежих отметин хватает, напоминающих, что рыбалка в этих вода – дело опасное.

Да… напротив меня сидел примерно шестидесятилетний боец, ветеран, что давно утратил физическую форму, но сохранил умения и правильно реагирующие на все странное мозги. Да, я расслабился, но он сумел воспользоваться этим на все сто. Где‑то в затылке у меня задрожала тонкая струна, что всегда оживала, когда среди серого податливого месива я натыкался на что‑то твердое. Рыбак с труднопроизносимым именем был находкой… но я уже понял, что уговорить его не удастся и… отведя взгляд, предпочел заняться жадным пожиранием рыбы. Какой смысл впустую сотрясать воздух?

И Рыбак понял мои телодвижения правильно. Удовлетворенно кивнув, он, медленно жуя, некоторое время о чем‑то думал, потом неспешно утер жирные губы ладонью и ею же ткнул вверх, указав на ляжки прикованного раба:

– Забирай его, если тебе нужен кто‑то на весла. Да и с шестом он работает неплохо. Выносливый. Живучий. Трусливый. Продам недорого.

– Так себе ты его хвалишь, – усмехнулся я.

– Этот тощий каброн и одного доброго слова не стоит. Плывущий по течению кусок дерьма. Но в этот раз течение идет в нужную тебе сторону – тебе ведь все равно не миновать Церрадуры. Там сдашь его ближайшему вихиляру и избавишься от вони этого бастардо.

– Почему это мне не миновать Церрадуры?

– А зачем обходить её стороной, амиго? Там лучший рынок, там сочащиеся похотью дома блуда, неплохие кантины и… там всегда нуждаются в убийцах вроде тебя.

– Вот теперь ты хвалишь по‑настоящему, – улыбаться я не стал, чтобы не растерять заполнивший рот рыбий жир. – Раньше ты жил там?

– Давно.

– Служил кому‑то богатому?

– Давно. Он умер.

– Убили?

– Я был его телохранителем. А я жив.

Правильно поняв намек, я пожал плечами:

– А может, ты проспал покушение, а потом просто свалил подальше в руины…

– Я не проспал. Я вообще в те времена спал очень мало. Дон Матео умер в собственной постели. От старости. Когда он подобрал меня, десятилетнего сироту, на улицах Церры, ему было сорок с небольшим. Я служил ему больше тридцати лет. А когда он умер в своей постели, я… ушел.

– Вышел в отставку?

– Просто ушел. Так я решил. Как решил – так и сделал, – проворчал Рыбак, посыпая расположенные со своей стороны куски рыбы дополнительной порцией перца.

– У дона Матео не осталось наследников?

– Два старших сына встали во главе.

– И им ты служить не захотел? Верный пес служит лишь одному хозяину?

– Я ушел, – повторил Рыбак. – Так я решил.

– Ясно, – кивнул я. – Выбрал вольную жизнь… но исправно платишь две десятины…

– Все платят. Таковы порядки.

– Рабов выкупаешь…

– Нет, – глянув на внимательно слушающего Сесила, жирдяй покачал головой. – Обычно не выкупаю. Но кое‑кто из старых друзей попросил меня это сделать. Попросил проучить его. Попросил выкупить этого каброна, приковать его ко лбу старой статуи и заставить жрать лишь ягоды, срать себе под ноги и сидеть голой жопой на занозистой доске. На самом деле так рыбу уже давно никто не приманивает и не прикармливает. Мы же не дикари. У нас и школы есть. И храмы…

– И снова запахло вонью истлевшего трупа былой цивилизации, – тихо рассмеялся я. – И снова на те же грабли. Школы, храмы, потом университеты, академии… мысли о высшем и чистом… вы уже начали одаривать трущобную бедноту средствами контрацепции и идеями о вреде насилия?

– Что?

– Да так… Расскажи мне о Церре, старый солдат.

Хлебнув горлодера, Рыбак со свистом втянул воздух, с шумом выдохнул и кивнул, отправляя в рот красный от перца кусок копченой рыбьей плоти:

– Расскажу. Проклятье… слишком мало перца… глотку жжет, но едва‑едва… Так вот…

– Погоди! – остановил я его коротким жестом. – Расскажи, да, но…

– Но?

– Но расскажи так, словно тебя блевать тянет от этой Церры и всех тех ублюдков, что правят этим местом.

– О… тогда и напрягаться не придется, – Мумнба затрясся в кашляющем смехе. – Ох, мерде… хорошо, амиго. Я расскажу тебе о Церре… Нынешняя Церра… уже не та, что прежде. Я расскажу… и ты будешь весело смеяться…

– Я? Весело смеяться? – переспросил я.

– Ты, – подтвердил Рыбак. – Ты будешь хохотать, амиго! Слушай же…