Искупление злодейки

Каждая их этих вещей для меня была маленьким сокровищем.

Миску я вырезала и засмолила сама – мне подсказывала Тия – её мама раньше делала такие. Плед был у меня единственный и теперь я спала в тулупе, чтобы не окоченеть от холода. Мазь от ран отдал мне Янтар – верно решил, что я прошу для себя, а освежающий тело кристалл я выпросила у Фаиры – она поделилась им в обмен на то, что я помою за неё окна в правом крыле. Я драила их всю ночь, радуясь, что сестра вообще пошла навстречу.

Но для Дейвара все эти вещи были мусором, который не стоили его внимания.

С каждым днём я всё отчётливее осознавала – он знает, что здесь ненадолго. И что все, кто живёт в храме – обречены. Он и на меня смотрел, как на будущего мертвеца, который зачем‑то продолжает дёргаться, хотя давно уже можно просто лечь и расслабиться в ожидании конца.

С момента, как я вошла в камеру Дейвара прошла почти неделя. А между тем сон о нападении на обитель продолжал сниться мне каждую ночь.

В нём почти ничего не менялось. Почти…

И это “почти” заключалось в малюсеньком нюансе…

Теперь, когда вражеские солдаты притаскивали меня к арху Дейвару – он отрубал мне голову молча, без прежних слов о гнили.

Вообще без каких‑либо слов. Кажется, он даже почти не смотрел на меня. Будто и правда решил обойтись “без пыток”.

Это значило – сон о будущем меняется, если я меняю настоящее. Вот только настоящее меняться так просто не желало. Я ощущала сопротивление реальности так, будто пыталась смять застывшую глину холодными пальцами. Не получалось совсем ничего – только пальцы обдирала.

Но всё же я продолжала стараться. Не сдавалась. Не могла сдаться! У меня ещё были идеи! Время есть… Судя по некоторым признакам во сне – ирбисы напали на обитель под конец зимы. Только в то время бывают столь сильные снежные бури…

Значит, в запасе ещё несколько недель.

И одну из них я уже бездарно потратила.

 

***Фаира

Два десятка младших и старших сестёр собрались в церемониальном зале храма Ньяры. Под сводчатым потолком терпко пахло благовониями. В каменных чашах потрескивал огонь, на алтаре лежало подношения – свежие цветы, ленты, клыки разных зверей и хлебный ломоть.

Сразу за алтарём на пьедестале возвышался каменный трон с широкими подлокотниками, уходящая ввысь спинка была украшена искусной рунической резьбой. На этом троне было позволено сидеть лишь многоликому божеству – прародителю великого зверя и первого человека. Отцу всех существ Тиарри.

Если верить писанию, прародитель и сейчас сидел на троне. Как и на всех остальных подобных тронах в каждом священном храме – ведь Бог он на то и бесконечное создание, чтобы быть способным находиться во множестве мест одновременно. А многоликий к тому же обладает десятком разных “ликов”, и с разной просьбой можно обратиться к разным частям его духа.

Руны именно этого трона взывали к лику “Ньяра” – самой милостивой части многоликого. Считалось, что Ньяра дарует прощение и исцеление каждому, а её дух столь милостив, что она всегда готова услышать молитву чистого сердца…

Но Фаира, стоящая в зале среди других сестёр, в это не верила.

Ведь иначе справедливый многоликий бог остановил бы руку Мореллы и заткнул бы ей рот.

– Во имя света небесного, прими дар Ньяры, – певуче произносила смотрительница, занося руку с коротким хлыстом в виде упругой чёрной палки, чтобы затем резко опустить его на вытянутые руки Элизы, стоящей перед ней на коленях.

Хлыст со свистом рассекал воздух, хлёстко приземляясь на вспухшую от ударов кожу. Кисти настоятельница не задевала – ими ещё работать – но зато предплечья девушки уже были исполосованы алым. Местами выступила кровь.

– Да раскроется твоё чёрное сердце навстречу свету, – и снова хлёсткий удар.

Глаза Мореллы были чёрными, будто она сама была демоном. Она так старалась посильнее наносить удары, что из её идеального чёрного пучка на затылке выбилась смоляная прядь и прилипла к её взмокшему лбу.

“Вжух”, – новый удар.

“Семь… Восемь…” – считала про себя Фаира, внутренне вздрагивая после каждого. Многие сёстры даже не смотрели на Элизу. Им уже наскучило это представление или просто было неприятно. А вот Фаира не могла отвести от зрелища глаз.

Она не знала, что пугало её больше – Морелла, которая не могла скрыть удовольствия от издевательств над безумицей. Или тот факт, что в голубых глазах Элизы не было ни слезинки. Наоборот, они будто разгорались всё ярче, как бывает, когда дуешь на почти потухшие угли.

Почему‑то Фаире казалось, что если пересечь какую‑то невидимую границу – то глаза Элизы вспыхнут неугасающим пламенем и в ней проснётся настоящая ведьма – та самая, что творила ужасы в столице Руанда. Та самая, чью злую суть усыпили, стерев воспоминания. Но ведь если можно усыпить… значит, и разбудить тоже можно? И если Элиза “очнётся”, то что‑то случится… Что‑то плохое. По крайней мере, так мерещилось Фаире.

“И как Морелла этого не замечает? Как не боится гнева ведьмы? Зачем злит её?” – искренне не понимала Фаира. Однажды она даже осторожно пыталась обсудить это с другой сестрой, но в ответ услышала лишь насмешку и ответ, что если бы Элиза могла, то уже показала бы себя. А за грехи нужно отвечать.

“Как бы потом и нам не ответить”, – нервно думала про себя Фаира, наблюдая, как хлыст Мореллы в очередной раз рассекает кожу на предплечьях безумицы.

Это был последний удар – тринадцатый, по числу непростительных грехов.

– Благодарю за урок, наставница, – низко поклонилась Элиза, а потом встала, держа руки так, чтобы не заляпать кровью пол. Не то чтобы натекло много – Морелла била не до мяса – но даже так выглядело плохо. Особенно вместе с общим состоянием безумицы.

 

Конец ознакомительного фрагмента