Искупление злодейки

– Ложь – это грех, – протянула женщина, заглянув в мои глаза. Её пристальное внимание невозможно было выдержать. И когда я отвела взгляд, она цепко взяла меня за подбородок. – Знаешь, как многоликий бог наказывает лжецов?

– …заставляет их языки гнить.

– Верно, – растянула губы смотрительница. – Так зачем ты испытываешь судьбу? Зачем грешишь, Элиза?

– Нет, я…

– Какую грязную ворожбу ты здесь наводила? Отвечай!

– Я никогда не…

– Ложь! – её ладонь хлёстко ударила меня по лицу, сбивая с ног. Я упала на колени, едва не перевернув корыто с водой. Рука у Мореллы тяжёлая, она всё‑таки оборотень.

Щека у меня горела, тело дрожало. “Я заслужила, заслужила”, – повторяла я в уме, вздрагивая от обиды и боли. К глазам подкатила влага, а в горле встал удушливый ком.

Но плакать нельзя. Иначе будет хуже.

– Что ты здесь делала, мерзавка?! О чём говорила с демоном?! Или пыталась связаться со своими дружками‑культистами?

Я отрицательно помотала головой, не рискуя подняться на ноги. На коленях безопаснее, особенно если опустить подбородок пониже, признавая вину.

В таком положении смотрительница не сможет ударить меня слишком уж сильно…

Развернувшись, Морелла начала бешено сдирать с верёвки настиранные мною бинты. Швырнула их на пол. Вдавила каблуком ботинка, превращая мои труды в грязь. Она так яростно топтала бинты, будто они отравлены.

– Теперь всё это придётся сжечь, – глухо, по‑звериному рычала она. – Этого ты добивалась? Или взялась за эту работу, потому что на бинтах кровь? С кровью нравится играться? Что ты задумала, ведьма? Неужто пробудить свою проклятую магию? Ззззнаю я таких, как ты. Хорошо ззззнаю. Ну‑ка пойдём!

Схватив меня за руку, она резко потянула вверх, так, что плечо пронзила боль. Я едва успела встать на ноги, как Морелла уже вытащила меня на улицу. Потащила через людный двор, шипя будто змея:

– Ты греховна! Ангельское личико и чёрное нутро. Я насквозь тебя вижу. Вижу, но всё равно хочу помочь. Даю шанс снова и снова. Просто трудись со смирением. Отрабатывай долг с благодарностью и молитвой в сердце. Исполняй несложную работу и забудь демонскую грязь. Но что делаешь ты? Плюёшь в протянутую руку! Тянешься к скверне!

Снег забивается в ботинки, щиплет холодом щиколотки. Я как могу быстро перебираю ногами, чтобы не упасть. Потому что, если упаду, смотрительница не остановится – просто потащит по снегу волоком. Я стараюсь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть царапающие взгляды, полные презрения. Кроме служительниц, во дворе есть и солдаты – те, кто прибыл от границы и теперь проходит лечение.

Они тоже всё видят. Всё знают.

Каждый здесь знает, кто я.

Я не слышу, о чём они говорят, но мне мерещится, будто могу различить витающие кругом мысли:

Ведьма.

Зло во плоти.

Преступница. Убийца.

Почему её не казнили? Почему мы вынуждены её терпеть?! Хуже неё никого нет.

Слёзы снова подкатывают к глазам. “Отражение говорило правду, – с горечью понимаю я. – Что бы я ни сделала, никто и никогда не посмотрит на меня иначе, чем с презрением”.

Даже я сама не чувствую к себе ничего иного. Мои мысли греховные. Я говорю с демоном. Я желаю любви. Испытываю зависть.

И эти бинты – я стирала их без смирения, а с мыслями, что меня полюбят. Что так я что‑то получу взамен. Почему я не смогла промолчать, когда отражение заговорило со мной? Почему я ответила ему, хотя знала, что нельзя?

Снова я всё сделала неправильно. Потому что я сама – неправильная. Сломанная, искорёженная, будто глиняная статуэтка, которая разбилась, а её склеили как придётся, перепутали местами руки и ноги, и голову посадили криво, не той стороной.

Из‑за этой неправильности изуродованную статуэтку начала пожирать гниль и плесень.

Как ни чисти – она появляется вновь и вновь.

Морелла это чует.

Она видит меня насквозь.

Знает, что хотя я опускаюсь на колени, всё равно думаю о запретном – о сладкой конфете, о чужой недоступной мне любви.

Сейчас Морелла тащит меня в одиночную каморку, где я буду зажата в тисках четырёх глухих стен. Там, окружённая кромешной голодной тьмой, я должна буду молиться – без еды и воды, до самого утра, чтобы глубже осознать свою греховность.

Но прежде чем она заводит меня в замок, позади раздаётся протяжный стройный гул военных труб.

– Старшая, – спешит уже к нам от ворот помощница смотрительницы. – Прибыли высокие командиры от границы. Требуют открыть врата!

– Так что ты медлишь! – срывая голос, кричит ей Морелла. – Делай, как велят!

Отпустив мою руку, она торопливо разглаживает ладонями своё белое одеяние, на котором из‑за меня теперь есть несколько мокрых пятен.

– Иди работай. Что б я тебя не видела, – цедит смотрительница в мою сторону, и, повернувшись, идёт встречать гостей.

И хотя она сказала мне уйти, мои ноги почему‑то прирастают к земле.

Странное чувство зарождается в груди:я должна остаться. Это важно.

Я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, что происходит.

Ворота уже открывает привратница.

Тяжёлые створки разводят в стороны солдаты обители, и внутрь въезжает конный отряд. Это оборотни‑волки – мощные тела закованы в магические кожаные доспехи, которые мерцают в свете зимнего солнца. К поясным ремням крепятся тяжёлые мечи, такими можно запросто отрубить чью‑то голову. Под сёдлами алые вальтрапы с изображением скалящегося волка – символа королевства Руанд.

Заехав во двор, солдаты затягивают следом повозку с железной клеткой. В ней лежит истекающий кровью крупный зверь.

“Снежный барс”, – шепчутся кругом.

Я тоже смотрю во все глаза.

Шерсть зверя слиплась от крови, из оскаленной клыкастой пасти паром вырывается частое болезненное дыхание. Но и в таком плачевном состоянии он выглядит величественным… и весьма опасным.