Из ледяного плена
Глава третья
За минувшую ночь Савелий Игнатьевич Волков, бывший оперный певец, ныне преподающий в консерватории искусство оперного пения, дома так и не объявился. С учетом обстоятельств смерти его родственника Самойлова исчезновение приобретало нехороший оттенок.
– Вы же просто обязаны что‑то предпринять, – с пылким укором в голосе настаивала по телефону майора Зубова Велимира Борисова.
Она сама ему позвонила как раз в тот момент, когда он совсем измучился от борьбы со стремлением набрать ее телефонный номер. Спрашивается, и зачем она ему понадобилась? Хотя понятно зачем – никакого законного повода снова очутиться в квартире Волкова и все там хорошенько осмотреть у правоохранительных органов на данный момент нет, а сделать это надо. Велимира Борисова была ключом, открывающим туда дверь, причем в прямом смысле этого слова.
Они договорились встретиться в переулке Бойцова в полдень, и все оставшееся время Алексей усилием воли заставлял себя сосредоточиться на других служебных задачах, которых немало накопилось. Первым делом после утренней летучки и разговора с Борисовой он позвонил полковнику Дорошину. Виктор Николаевич к сообщению об убийстве настоящего владельца «Малевича» и исчезновению человека, подавшего заявление о его продаже, отнесся со всей серьезностью.
– А дело‑то квелое, Леша, – сказал он, выслушав краткий, но четкий доклад Зубова. – Вот недаром мне вся эта история сразу не понравилась. От нее за тысячу километров разило тухлятиной, так и оказалось.
– Но вы же своему клиенту не рекомендовали ввязываться в покупку, – рассудительно заметил Зубов, – так что к вам все случившееся отношения не имеет.
– Да, я свою работу выполнил, так что клиент должен быть мне благодарен. – Дорошин усмехнулся в трубке. – Вот только тебя я, получается, во все это, пусть и ненароком, но втянул. Прости, друг.
– Да я, наоборот, вам только благодарен. – Зубов тоже усмехнулся. – На труп Самойлова я бы выехал по‑любому, и, если бы не вы, мы бы еще долго определяли, кто это такой. Он же у нас проходил как неизвестный. При нем ни документов не было, ни других опознавательных знаков. А так мы сразу и опознание провели, и целую кучу потенциальных подозреваемых получили. Осталось только со всеми ними разобраться.
– А эта девушка, которую ты встретил в квартире Волкова, не может быть причастна?
– Теоретически может, – признался Зубов, которому почему‑то ужас как не нравилось подобное допущение. – То есть убийцей Самойлова она как раз точно не является, ростом не вышла, да и физической кондицией тоже. А вот движущей силой этого преступления – вполне. В конце концов, киллера можно и нанять.
– Что, говоришь, пропало из квартиры?
– Пока совершенно точно можно сказать, что из комнаты в коммуналке, где жил Самойлов, исчезла работа кисти некоего Бориса Григорьева. Знаете такого?
– А как же, – бойко доложился Дорошин. – Григорьев Борис Дмитриевич, русский художник, родившийся в 1886 году в Москве. Мать его, Клара фон Линденберг, была шведкой, родившей внебрачного сына от царскосельского мещанина‑бухгалтера, служившего управляющим в Рыбинском отделении Волжско‑Камского коммерческого банка. Тот поступил по совести, официально усыновил ребенка, когда тому исполнилось четыре, и мальчик воспитывался в семье отца. Учился сначала в Центральном Строгановском художественно‑промышленном училище, а потом в петербургской Академии художеств, где, правда, был вольнослушателем.
– Вы просто ходячая энциклопедия, – восхитился Зубов, причем искренне.
– Работа обязывает, – коротко ответил Дорошин, не используя ложную скромность.
Полковник хорошо знал себе цену. На его счету было немало найденных произведений искусства, похищенных из государственных и частных коллекций, а также обезвреженных преступников, промышлявших кражами из храмов и музеев. Зубов знал, что в ходе одного из таких расследований полковник Дорошин нашел себе жену, разумеется искусствоведа[1], а в другом потерял близкого друга, классного эксперта Эдуарда Киреева[2].
– Так вот, про Григорьева. После того как он познакомился с семьей матери и погостил в Швеции, он объездил всю Европу, долго жил в столице Франции и даже создал цикл работ на тему парижской жизни. После этого на родине к нему и пришла слава. Ему было близко творчество ван Гога, Сезанна, отчасти Пикассо, но в России он считался одним из самых дорогих и престижных портретистов и сохранил это звание, уже живя и работая за границей. Остались десятки портретов его кисти, на которых можно увидеть весь цвет русской интеллигенции начала двадцатого века: Скрябина, Рахманинова, Шаляпина, Мейерхольда, Рериха, Розанова и даже Горького.
– Горького? Получается, революцию он принял? – спросил Зубов и сконфузился. В биографии любого художника его в первую очередь интересовали какие‑то обыденные, человеческие факты, а не то, что относилось непосредственно к искусству. Анна за это всегда над ним смеялась. Черт, опять Анна.
Укол при воспоминании этого имени оказался ощутимым, но не таким болезненным, как обычно.
– Да как тебе сказать? – снова усмехнулся Дорошин. – Конечно, в 1918 году Григорьев вступил в первый профессиональный союз художников и даже участвовал в оформлении Петрограда к первой годовщине Октября, однако уже год спустя тайно с семьей пересек на лодке Финский залив, поселился в Берлине, потом переехал в Париж, а затем в США, много путешествовал по Латинской Америке. В 1927 году купил участок земли в Провансе, поселился на вилле, которую назвал «Бориселла», объединив имена свое и своей жены Эллы, увлекся книжной графикой и скончался в своем доме в 1939 году, будучи всего пятидесяти пяти лет от роду. На местном кладбище и похоронен.
– Сколько могут стоить его работы?
– А ты знаешь, какая именно картина пропала?
– Пока нет. В полдень узнаю. Спрошу у Борисовой. Она наверняка в курсе.
– Ну вот после этого я и назову тебе примерную цену. Разброс очень большой. Карандашные рисунки стоят порядка двухсот тысяч рублей, карандашные портреты – в среднем шесть с половиной тысяч долларов, примерно за ту же цену можно приобрести картины, выполненные гуашью. Но при этом сразу несколько его работ были проданы известными аукционными домами и преодолели планку в миллион долларов.
Зубов присвистнул.
– Да вы что…
– Да, если тебе надо подробнее, то я сейчас «шпаргалку» открою. Украденного Григорьева мне еще искать не приходилось, так что точные цифры я в голове не держу.
– Давайте. В разговоре с Борисовой по‑любому пригодится, – решил Алексей и достал свой блокнот, чтобы все записать.
[1] Читайте об этом в романе Людмилы Мартовой «Вишня во льду».
[2] Читайте об этом в романе Людмилы Мартовой «Уравнение с тремя неизвестными».
