Из ледяного плена

Мертвого мужчину ни Иван Федорович, ни Витек не знали. Начальник управления комплексной безопасности университета его также не опознал, а приключившимся инцидентом был весьма раздосадован, поскольку к самому учебному заведению труп никакого отношения иметь не мог и очутился на его территории по чистой случайности. Весьма неприятной.

– Нет бы ему в другом месте повеситься, – в сердцах сказал он.

И Зубов его понимал.

В отдел Алексей приехал, когда часы показывали одиннадцать утра. До возвращения Кости, который мог принести в клювике какую‑то полезную информацию, а также до результатов вскрытия, о которых обещала сразу оповестить Ниночка, делать ему было особо нечего, а потому Зубов с чистой совестью погрузился в выполнение обещания, данного Виктору Николаевичу Дорошину.

Ссылку на нужное объявление полковник ему прислал сразу после разговора, так что сейчас Алексей просто кликнул по ней и перешел на «Авито», где действительно красовалось извещение о выставленном на продажу полотне Казимира Малевича ценой в пятьсот миллионов рублей. В живописи, впрочем, как и в литературе, Зубов не очень разбирался, а потому, в отличие от Дорошина, не понимал, много это или мало.

Для него почти полмиллиона были вполне приличными деньгами, которые он по доброй воле ни за что не отдал бы за такую непонятную мазню, как картины Малевича. С перечнем работ художника он перед звонком ознакомился в интернете, чтобы, представляясь потенциальным покупателем, не выглядеть совсем уж откровенным лохом.

О Малевиче он, конечно, знал и раньше. Даже самый необразованный человек хотя бы раз в жизни слышал о знаменитом «Черном квадрате», но этим знания Алексея Зубова и ограничивались. Сейчас, быстро пролистывая страницы в интернете, он читал о том, что Казимир Северинович Малевич стал основоположником целого направления в авангардистском искусстве, которое называлось так же, как и выставленная на продажу картина. Супрематизм.

Оно было основано в 1915 году и представляло собой, Зубов два раза перечитал, чтобы лучше понять, разновидность геометрического абстракционизма. Видимо, термин обозначал различные комбинации разноцветных плоскостей, а также кругов, квадратов, прямоугольников и прямых линий, которые, как ни вглядывался Алексей, никак не хотели превращаться во что‑то осмысленное и понятное человеческому глазу.

Само слово «супрематизм» означало доминирование и превосходство цвета над другими свойствами живописи. И подобные картины, по мнению Малевича, освобождали краски от служения другим целям и являли собой служение чистому искусству, где творческая сила человека и природы становились равными.

Последний пассаж Алексей снова перечитал два раза, чувствуя, как у него снова неудержимо портится настроение. Во всем этом нагромождении слов Анна была как рыба в воде, а он, Алексей Зубов, моментально ощущал себя тупым необразованным мужланом, коим, несомненно, и являлся.

Чтобы не думать об Анне, он быстро набрал указанный в объявлении номер. Ответили ему моментально, как будто владелец полотна сидел с телефоном в руке и смотрел на экран в ожидании, пока ему позвонит именно Зубов.

– Аллоу, – баритон в трубке был приятным и прекрасно поставленным.

– Здравствуйте, я звоню по вашему объявлению.

– По какому именно?

Голос в трубке просто излучал благожелательность.

– Картина Малевича.

– О, интересуетесь авангардизмом?

– Не особо. Друг, живущий в Москве, попросил посмотреть полотно, проверить документы подлинности и оценить состояние. В объявлении сказано, что картина б/у, вот степень этого самого б/у и хотелось бы понять.

Алексей Зубов предпочитал не врать там, где без этого вполне можно обойтись. Врать всегда слишком энергозатратно. Помнить еще, что именно соврал. Зачем, если в большинстве случаев и правда прекрасно работает?

– Ясно. Когда бы вы хотели подойти?

Сработала и в этот раз. Его объяснение никакого напряга у продавца не вызвало.

– Простите, как к вам обращаться?

– Савелий Игнатьевич.

– Очень приятно. А я – Алексей. Савелий Игнатьевич, я мог бы осмотреть полотно сегодня? – Зубов бросил короткий взгляд на часы, прикидывая время: – Скажем, часиков в семь вечера.

Если ему повезет и найденный труп будет по результатам экспертизы признан самоубившимся, то часам к шести можно спокойно уехать с работы. Плюс час на дорогу, где бы этот самый Савелий Игнатьевич ни жил. Конечно, о том, чтобы наведаться к покупателю и посмотреть на Малевича своими глазами, они с Дорошиным не договаривались, но чтобы собрать о продавце всю информацию, адрес все равно был необходим. А ехать или не ехать на встречу, можно решить позже. Особенно если человек на заборе окажется не самоубийцей, а жертвой.

– Вполне. Записывайте адрес.

Тут Зубову снова повезло. Или это Дорошину повезло, если с другой стороны смотреть. Собеседник назвал ему один из домов в переулке Бойцова, практически напротив того места, где сегодня утром нашли труп неизвестного. То есть ехать никуда и не надо.

Договорившись о встрече и распрощавшись, Алексей приступил к сбору имеющейся в базах информации о неведомом ему пока Савелии Игнатьевиче, живущем в переулке Бойцова. К счастью, имя‑отчество у продавца сомнительного Малевича было редким, так что необходимые сведения удалось получить быстро.

Савелий Игнатьевич Волков оказался оперным певцом, в силу возраста, разумеется, бывшим. Недавно ему исполнилось шестьдесят шесть лет, жил он в принадлежащей ему четырехкомнатной квартире по тому самому адресу в переулке Бойцова, куда следовало к семи часам вечера прибыть майору Зубову.

Квартира, Зубов проверил, находилась в его единоличном владении, и прописан в ней Волков тоже был в одиночестве. Никаких правонарушений за ним не числилось, даже штрафов. Впрочем, водительских прав Савелий Игнатьевич не имел, автомобиль за ним не значился, зато была дача в Сестрорецке, оставшаяся еще от родителей.

Может, и Малевич оттуда же? А что? Жил себе человек, трепетно хранил семейную реликвию, а в старости поприжало с деньгами, вот и решил продать. Какие там у оперных певцов пенсии? Второе объявление, поданное по принадлежащему Волкову телефону, то самое, в котором предлагались к покупке бриллианты и изумруд немалого веса, смущало Зубова. Хотя, может, и они тоже остались от родителей‑бабушек‑дедушек? Вот только зачем пожилому одинокому человеку в одночасье понадобились такие деньги?

Цена «маленького» бриллианта в десять карат на рынке начиналась от трех миллионов рублей, и это за не очень качественные камни по чистоте и прозрачности. Зубов поискал предложения на бирже. Цена имевшихся в наличии бриллиантов в десять карат колебалась от четырнадцати до шестнадцати тысяч долларов, то есть в среднем составляла пятнадцать миллионов рублей. По сравнению с ценой на Малевича очень скромно.

Зато цена бриллианта в сорок шесть карат вполне «тянула» на пятнадцать‑двадцать миллионов долларов, то есть от полутора до двух миллиардов рублей. Природный изумруд же вообще нельзя точно оценить, потому что его размер в объявлении Волков не указал. Странный набор для продажи, если честно.