Извращенные эмоции

– За одного влиятельного человека, – заверила меня тетя Эгидия с напряженной улыбкой на лице, но в ее глазах… В ее глазах все еще читалась жалость, и в глубине души я понимала, что какие бы ужасы ни таились в моем прошлом, скоро к ним прибавятся новые.

– И кто это? – прохрипела я.

– Нино Фальконе, Дон Каморры, первый человек после Римо Фальконе, его брата. – Феликс отвел взгляд.

После этих слов я, ничего больше не слыша, молча встала и вышла.

Поднявшись наверх, я дошла до спальни и опустилась на кушетку, тупо уставившись на свою кровать. Она была аккуратно застелена. Я давно не позволяю делать этого горничным. Каждую ночь я брала подушку и одеяло и сворачивалась калачиком на кушетке, чтобы поспать, а утром возвращала все на кровать и застилала ее, чтобы никто не узнал, что я не сплю в своей постели вот уже шесть лет.

Шесть лет. Мне было всего тринадцать.

Я смотрела на кровать, и ужасы прошлого снова обретали форму, как и каждую ночь, когда я закрывала глаза.

 

Шесть лет назад

 

В комнате было темно, когда меня разбудили шаги. Обернувшись, в лучах лунного света я увидела дядю Дюранта. Он приехал в Балтимор на несколько дней вместе со своей женой, тетей Криминеллой, чтобы навестить тетю Эгидию и дядю Феликса.

Сбитая с толку его приходом, я села. Мужчина, одетый в банный халат, тяжело дышал.

– Тс‑с, – сказал он, наклоняясь надо мной и придавливая меня своим телом.

Меня пронзил страх. Я не должна была оставаться наедине с мужчинами у себя в спальне. Это правило я усвоила с раннего детства. Оцепенев от ужаса, я наблюдала, как он снимает халат. Под ним он был совершенно голым. Я никогда еще не видела обнаженного мужчину. Одной рукой он схватил меня за плечо, а другой зажал рот. Я должна была проявлять уважение к старшим, особенно к мужчинам, но понимала, что все это неправильно, поэтому начала сопротивляться.

Он порвал на мне одежду. Он был слишком силен. Он дергал меня и щипал. Руками он делал мне больно между ног. Я закричала, но он не останавливался. После этого он залез на меня.

– Это тебе наказание за то, что ты грязная предательница.

– Мне захотелось сказать, что я никого не предавала, но боль лишила меня дара речи. Казалось, словно меня разрывают на части, будто я ломаюсь, падаю и разбиваюсь вдребезги. Его дыхание у меня на лице было горячим, и я плакала, хныкала и умоляла. А он лишь сильнее зажимал мне рот рукой и с кряхтением входил в меня снова и снова. Я заплакала еще сильнее, потому что мне было очень больно. Все мое тело было в агонии, но особенно страдало что‑то глубоко внутри.

Он продолжал надо мной кряхтеть. Я перестала вырываться и просто дышала через забитый нос. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Капли его пота падали мне на лоб. Вздрогнув, он опустился на меня сверху. Его ладонь соскользнула с моего рта.

Я не стала кричать. Я лежала молча, не шевелясь.

– Тебе никто не поверит, даже если ты им об этом расскажешь, Киара. А даже если и поверят, то винить будут тебя, и ты никому больше не будешь нужна. Теперь ты грязная, Киара, слышишь меня? От тебя нет никакого толка.

Он вынул из меня член, и я закричала от острой боли. Тогда он отвесил мне пощечину.

– Тихо!

Я сжала губы, наблюдая, как он встает и надевает халат.

– У тебя уже были месячные?

Я покачала головой, потому что не могла говорить.

– Хорошо. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя появился выродок, ясно? – Он снова надо мной навис, и я вздрогнула. – Я позабочусь о том, чтобы горничные убедились, что у тебя начались месячные. Не переживай. Я никому не позволю узнать, что ты – никчемная маленькая шлюшка. Я тебя защищу. – Он похлопал меня по щеке, прежде чем отойти, и я не шевелилась, пока он не оказался за дверью.

Когда его шаги затихли, я уперлась в матрас и смогла встать, несмотря на боль. По моим ногам потекло что‑то теплое. Я заковыляла вперед, подхватила сорванные трусики и, снова вскрикнув, зажала их между ног. Дрожа, я свернулась калачиком на кушетке, уставившись на кровать, видневшуюся в темноте.

Незадолго до восхода солнца дверь снова открылась, и я вжалась в спинку, стараясь казаться незаметной. В комнату вошла Дорма, одна из горничных. Она была из тех, кто помоложе, и всегда смотрела на меня так, словно я ей чем‑то мешаю. Женщина смерила меня взглядом.

– Вставай! – резко приказала она. – Нам надо привести тебя в порядок, пока остальные не проснулись.

Я поднялась, морщась от боли между ног, и бросила взгляд вниз. На ногах у меня были кровь и еще что‑то, от чего у меня резко сжался желудок. Дорма начала собирать простыни. Они тоже были в крови.

– Тебе лучше держать это в секрете, – пробормотала она. – Твой дядя – важный человек, а ты – просто предательница. Тебе вообще повезло, что тебя оставили в живых.

Я терпеливо наблюдала, как она комкает простыни и бросает их на пол. Потом она начала стаскивать с меня одежду, пока я не осталась абсолютно голой, несмотря на то, что я дрожала. Под ее жестоким взглядом я чувствовала себя грязной, никчемной и использованной.

Бросив мою ночную рубашку в окровавленную кучу на полу, она помогла мне надеть халат.

– Теперь мы пойдем в ванную, и если кто‑то спросит, что случилось, ты скажешь, что у тебя начались месячные, понятно?

Я кивнула. Я не стала задавать вопросы или сопротивляться.

Той ночью дядя Дюрант снова пришел в мою комнату, а потом и на следующую ночь, и еще, пока ему, наконец, не пришлось уехать в Атланту. Каждое утро Дорма стирала простыни и мыла меня. Через несколько дней после его отъезда у нее на шее появилась дорогая подвеска. Такой была цена ее молчания.

 

Сегодня

 

Стук в дверь выдернул меня из мучительных воспоминаний. Глубоко вздохнув, я постаралась придать голосу твердости:

– Входите.

Тетя Эгидия открыла дверь, но не стала заходить внутрь. Она нервно сжимала губы:

– Киара, это было очень грубо. – Тетя взглянула на меня, а затем отвела взгляд, и в глазах ее снова читалось чувство вины. – Для тебя должно быть честью, что тебя выдают замуж за кого‑то влиятельного. Учитывая твое происхождение, это просто дар Божий. Твоя свадьба станет настоящим событием. Она поможет вернуть тебе доброе имя.

– И тебе, – тихо добавила я.