Кавказский Хищник. Плохая девочка будет наказана
Замираю. Перестаю дышать. Что это за «но»?
Сейчас решится моя судьба.
Что он сейчас скажет? Что заступничество Анзора все равно не избавит меня от тюремного заключения или даже казни?
Здесь и сейчас может быть все, что угодно. Я уже давно вне правового поля. Переступившая грани порядка, неосознанно попав сюда, где с мнением и желаниями таких, как я, попросту не считаются.
– Прости, брат, но вдруг ты просто сжалился над смазливой мордашкой? Она русская, ты из России. Все может быть. Игра есть игра. Для тебя она может быть очень интересной. Только вот я не хочу быть в этой игре пешкой.
Теперь уже араб жонглирует словами. Тянет. Оценивает и калибрует.
Господи, мои нервы сейчас лопнут, как перетянутая струна гитары!
– Докажи мне, что эта женщина твоя.
Сжимаю кулаки.
Что скажет Анзор? Как он будет это доказывать?
– Рада, подойди, – говорит сухо, без промедлений, даже не оглядываясь на меня.
Встаю с затекших коленок, которые гудят от боли падения.
Иду неровно, качаясь.
Мамдух видит это и усмехается, снова нагло оглядывая меня с ног до головы.
Анзор вдруг резко оборачивается.
Наши взгляды пересекаются.
Он резко и раздраженно дергает меня за запястье и ставит перед собой.
– Ее зовут Радмила Тарханова. Ей двадцать один год. Она родилась в российском городе Иваново двадцатого ноября. У нее первая положительная группа крови, и.
Анзор разворачивает меня к себе спиной, касается оголенной кожи горячими пальцами, от чего меня простреливает.
– Над правой ягодицей у нее родимое пятно.
Вздрагиваю, когда пальцы опускаются ниже и подцепляют тонкий шелк.
Ткань жалобно трещит на и без того оголенной пояснице.
Он разрывает ее. Но так, чтобы была видна только ямочка над правой ягодицей.
Громко и порывисто дышу. Закрываю глаза.
Меня трясет от прокатывающих по телу спазмов боли, шока, волнения и жара.
Место, которое он трогал, горит.
Грудь распирает от обилия эмоций.
Они такие полярные, что я боюсь, что потеряю сознание.
Мамдух усмехается.
– Впечатляюще. Глубокие познания о девице. Я столько даже о своих дочерях не помню. Хорошо, брат. Я верю тебе. Но теперь мне кажется, что ты одержим этой лукавой гурией. И потому не накажешь ее должным образом. Пощадишь. А она была очень плохой девочкой. И по отношению ко мне, и по отношению к тебе. Дело ведь не только в том, что она оскорбила меня и покушалась на убийство. Она осмелилась ослушаться приказа своего господина и оказалась в таком неприглядном положении, еще и тебя в это втянув.
Рука Анзора, которая захватом сжималась сейчас на моей локте, стала жать еще сильнее.
– Накажи ее, Анзор. Прямо сейчас. Передо мной. Я хочу посмотреть. Выеби. Жестко. Как она заслуживает.
– Я не ебу в присутствии других мужиков. Я не порноактер, – жестко отвечает он.
Мамдух усмехается.
– Тогда выпори. Заставь сучку пожалеть о том, что она натворила. И мы квиты. Согласись, это ничто в сравнении с теми проблемами, которые ты можешь получить на выходе. Никто не посмеет одурачить Мамдуха. Про нее вообще молчу.
Захват на руке такой сильный, что я невольно вскрикиваю.
Озверевший взгляд Анзора полосует меня острым лезвием.
Я до такой степени прикусываю губы, что они начинают кровоточить.
Он порывисто дышит со свистящим звуком.
А затем я задерживаю дыхание, поскольку он раздраженно‑рьяным движением расстегивает ремень и извлекает его из брюк.
Глава 2
Грубый захват на плече. Анзор толкает меня к дивану.
– Держись за спинку. Будет больно!
Голос звучит отчужденно и равнодушно. Так, как и должен, наверно, звучать голос палача.
Он не медлит и не сомневается.
Слышу свист.
Жмурюсь.
Резкая, обжигающая кожу тысячью раскаленных иголок боль пронизывает бедра, вырывая из глотки дикий крик.
Никогда еще мне не было так больно.
Хотя вру.
Было.
Когда смотрела ему в глаза и врала, что больше не люблю, что не хочу быть с ним, не хочу за него биться. Что моя жизнь не должна в столь юном возрасте отягощаться столькими обстоятельствами и проблемами, сколько у меня возникло в паре с ним.
Безжалостно врала – и била себя вот так же дико и остервенело, только ментально. Но от этого менее больно не было.
Следующий безжалостный свист – новый удар по бедрам. Сжимаю обивку дивана так сильно, что руки сводит.
Сзади слышу смешки и движения араба, сдавленный женский полукрик‑полусмешок.
Гадкого извращенца возбуждает то, что он видит.
Вздрагиваю, всхлипываю. Погибаю и снова воскресаю – просто потому, что эта дикая боль подняла бы и полумертвого.
Хочу обернуться на Анзора, но он не дает, словно бы предчувствуя мой порыв. Просто резко нажимает на шею, вдавливая голову в мягкую обивку, не давая нашим глазам встретиться.
Он лишает меня возможности дышать и двигаться.
Его удары беспощадны и неотвратимы.
И почему‑то я чувствую, что причина не только в том, что ему нужно создать видимость правдоподобности.
Он делает это еще и потому, что действительно наказывает меня.
