Круассаны… и парочка убийств

И тут же отгоняю эту идею. Это точно меня не утешит. Мама будет собираться на работу. В компании этого, как его там. Ладно – в компании Майрона С. Кокса‑младшего, или, как настаивает мама, «Майрона Кокса Второго», как будто «второй» звучит хоть сколько‑нибудь лучше, чем «младший».

Она будет опаздывать, бегать по дому в поисках той или иной вещи. Ключей, которые всегда лежат не на своем месте. Второго ботинка. Летнего свитера, который точно должен быть где‑то здесь.

Если я позвоню ей сейчас, с другого края света, это не поможет ни мне, ни ей.

К тому же я знаю, что она подумает, даже если говорить этого не станет.

Сэйди, что я тебе говорила насчет Эпплтонов?

Ответ: «Не надо беспокоить Эпплтонов».

Когда я была маленькой, мама переживала, что я провожу у них дома слишком много времени.

Сэйди, не надо мешать Лэнсу. Это его вечеринка по случаю дня рождения / нового велосипеда / желания искупаться в бассейне, а не твоя. Сэйди, хватит дергать Джудит. Я знаю, что она сама тебя позвала, но не надо все время их беспокоить.

Теперь я более чем побеспокоила их…

Добавляю маму в список людей, которым ужасно боюсь рассказывать.

Надя завершает разговор и убирает телефон в эластичный карман на бедре.

– Извини, – говорит она. – Надо было кое‑кому рассказать. Ну, нескольким людям. Ты как?

– Не знаю, – честно отвечаю я.

– Да, – говорит она, покачивая ногами. – Я тоже. Я сейчас говорила с сестрой, которая в Польше. Она говорит, нам надо быть осторожнее с полицией. И мне, и тебе тоже. Нам кажется, что Францию мы знаем, но знаем ли мы французскую полицию? Нет.

Надя поднимает свою бутылку воды и допивает последние капли. Машина скорой помощи припаркована под углом, дверь полузакрыта, чтобы защитить нас от ветра. У меня такое ощущение, что не перед нами, а где‑то в стороне – море, маяк, ветер, остальные машины, истина.

Но Надя права. Не считая каких‑то книг и сериалов, я практически ничего не знаю о французских правоохранительных органах. Мой единственный опыт общения с полицией был в Элм‑Парке. Следователь, ведущий дело Джеммы, предлагал полагаться на надежду.

Будем надеяться, что объявится свидетель. Будем надеяться, что кто‑то отвезет в ремонт бампер со следами той самой пальмово‑зеленой краски. Будем надеяться, что автосервис нам позвонит.

Отличный план, а главное – эффективный.

Стараюсь мыслить позитивно.

– Кажется, детектив Лоран настроен серьезно.

– Но почему он думает, что это его касается? – говорит Надя. – С человеком на велосипеде произошел несчастный случай. Это ужасно, просто ужасно, но такое случается. Наверное, этот детектив повсюду видит преступления. Преступления… как правильно сказать? В его природе?

Как видеть вандалов – в моей природе.

– Ты когда‑нибудь здесь бывала? – спрашиваю я, кивая на фатальную тропинку.

– Конечно, – говорит Надя, словно я спросила, была ли она когда‑либо в пекарне или дышит ли она воздухом.

Жду продолжения.

Она пожимает плечами.

– В прошлом году. У нас была особая экскурсия для тех, кто любит все военное. – Она поджимает губы. – Слишком много войн и крепостей, плашек для уничтоженных деревень. И никаких плашек для беженцев и погибших.

Она достает телефон из кармана.

– Сейчас покажу.

Ветер колышет ее локоны с синими кончиками. Она убирает волосы за уши и открывает видео на ютьюбе.

– Есть видео, – говорит она. – Один из туристов все снимал. Хочешь посмотреть крепость?

– Поворот на тропинку, если это возможно, – говорю я.

Надя включает видео. На экране телефона появляется Би в длинных легинсах и воздушной тунике, от ветра бьющей ее по коленкам. Двигаюсь ближе, но все равно слышу только шум ветра.

– Она говорит быть осторожнее, – объясняет Надя. – Тогда был такой же ветер, как сегодня. Мы сказали всем спешиться.

Протягиваю руку вперед, ставлю видео на паузу и внимательно изучаю кадр. Другие цветы, более густые облака, ржавые горшки. Никакого забора, никакого провода.

Надя говорит:

– Остановки сегодня мне больше нравятся. Ну, точнее, нравились до этого. Маяк, сады… больше круассанов.

Вспоминаю о своих круассанах, которые, наверное, уже превратились в кашу в моей сумочке, там, где я бросила велосипед.

А ведь Дом так и не попробовал настоящий французский круассан.

Надя не дает мне утонуть в потоке самобичевания.

– А почему ты спрашиваешь? Почему важно, была ли здесь я?

Рассказываю ей о проводе и о своих подозрениях.

– Может, он был сломан и до этого. Но если нет? Вдруг кто‑то замышлял это, хотел причинить вред какому‑то бегуну или велосипедисту?

И это не моя паранойя. Это жуткая реальность. Все велосипедисты либо слышали, либо читали, либо испытали это на себе – жуткие истории о проводах, натянутых через тропинки, и о велодорожках, посыпанных битым стеклом. Некоторые люди, по совершенно непонятным мне причинам, всей душой ненавидят велосипедистов.

– Нет, – убежденно говорит Надя. – Нет, это не может быть вандал. Ты думаешь, это он, Сэйди?

Признаю, что именно это я и думаю.

– Нет, нет, совершенно точно нет, – настаивает Надя. – Откуда вандалу было знать, что мистер Эпплтон поедет этим маршрутом? – Она говорит с нажимом, словно пытаясь убедить меня и вселенную согласиться. Как и саму себя.

Я только рада согласиться.

– Да, ты права.

Но тут Надя сама себе противоречит:

– Хотя, если… мистер Эпплтон, он любил конфликты? Ну, военные конфликты. Кто‑то, кто его знал, мог догадаться, что он захочет посмотреть на крепость?

Скандалы Дом любил. Но я никогда не замечала у него интереса к истории, военной или любой другой.

Телефон Нади пиликает. Она берет трубку, отвечает на украинском, и разговор тут же приобретает возбужденный, эмоциональный оттенок.

Оглядываюсь вокруг: кусочек маяка; фургон жандармов с открытыми задними дверьми. Четверо мужчин в форме – синие штаны, голубые рубашки, пилотки – распивают что‑то горячее из термоса.