Ловушка для Крика

Я пожала плечами. Говорить об этом – значило вспоминать плохое и страшное. Из мира грёз, тепла и доброты мне пришлось бы вернуться обратно в реальность. Теперь мне казалось, этот пляж существует вне места и времени, как самое безопасное место в мире. И ещё казалось, стоит покинуть его, как обязательно случится что‑то нехорошее.

Могу ли я довериться Вику и рассказать о Крике? Я помедлила, колеблясь, потому что недавно и так едва не потеряла его.

– Что тебя тревожит? Ну же, – он стиснул мою руку в своей. – Я всё п‑постараюсь понять. И если ты про ту историю с П‑палмером…

Но даже мне было сложно себя понять. Сердце тревожно ёкнуло. Вот сейчас я откроюсь ему, и он сочтёт меня сумасшедшей. А ещё хуже – поверит, и тогда будет в опасности. Конечно, Крик не умер. Жители Скарборо, больше любого маньяка боявшиеся лишиться спокойного уклада размеренной жизни, выдохнули, поверив этому: но я знала, что изловить его гораздо труднее и он точно не тот человек, которого с маской убийцы отыскали в чужом городе. Крик говорил мне однажды, в густой мгле, что убивает только тех, кого сочтёт виновным. Виновен ли Вик? И если да, в чём: только в своей привязанности ко мне или в том, что случилось в его прошлом, за которое так ухватился шериф Палмер, готовый оболгать Вика и сбросить на него всю вину за убийства, если тот не поддастся шантажу и не примет деньги? Где в этом клубке ниточка, которая привела бы меня к правде, понять пока сложно, но одно я знала, как святую молитву: мой Крик не пытался убить Вика Крейна, иначе он довёл бы всё до точки. Мой Крик не оставил бы после себя живых свидетелей. Мой Крик не был продажным копом на побегушках у шерифа Эрика Палмера. Кто бы ни скрывался там, под окровавленной маской, он был злодеем не большим, чем многие люди вокруг.

«Разве что… экстремально справедливым?» – шепнул внутренний голос, и я испугалась этих слов.

Мир сейчас казался таким ярким и прекрасным, что даже воздух пьянил, и я не хотела всё портить. Но нечто незримое уже отравило это место. Я знала, что Крика не поймали, потому что он не был тем человеком, Чарльзом Колчаком. Даже не так.

Чарльз Колчак не мог быть им. И отчего‑то это меня ободрило.

– Лесли? – Вик осторожно приподнял моё лицо, взяв за подбородок. Его глаза были такими светлыми и добрыми, окружёнными мягкими лучистыми морщинками от сотен улыбок, которыми он улыбался целую жизнь. Я полюбила эти глаза всей душой… но помнила и другие, обжигающие тёмной волнующей жаждой, голодные глаза хищника. Я ощутила странное волнение в груди. В тот миг мне казалось: в объятиях любимого мужчины я изменяю, вспоминая того, другого, кому обещала отдать себя без остатка.

– Просто думаю, в безопасности ли мы здесь, – медленно сказала я. – И можешь ли ты рассказать мне о том разговоре с шерифом.

Вик с облегчением улыбнулся и крепче прижал меня к груди, покачивая так, словно баюкал.

– Чикала. П‑пока я здесь, никто тебе н‑не навредит. Будь спокойна. – Он вздохнул. – И пусть п‑пройдёт немного времени: тогда я всё объясню. Не хочу п‑подвергать тебя хоть какому‑то риску, тем более т‑ты мне в этом деле не помощник.

– Но я волнуюсь за тебя…

– Всё наладится, – настаивал Вик и мягко растёр моё плечо. – Н‑не о чем б‑беспокоиться. С шерифом я справлюсь, а убийцу уже нашли, т‑так ведь? Поверь. Всё кончилось.

– Да, – солгала я, обняв его за талию и обратив лицо к небу. – всё кончилось.

 

* * *

 

Когда совсем стемнело, Дафна и Джесси захватили сумку‑холодильник из машины Бена. В ней мы спрятали небольшой торт, отчаянно надеясь, что он не испортился за целый день втиснутым между пакетами с сухим льдом. Мы с Беном тем временем зажгли бенгальские огни, и Цейлон залаяла, сунув любопытный нос к дрожащим в воздухе снопам белых искр. Вик, до этого безмятежно болтавший с Аделаидой, обернулся. Дафна несла торт с зажжёнными свечами. Все мы держали в руках по бенгальскому огню. Вик с удивлением покачал головой:

– Н‑ну вы даёте…

Потом Джесси затянула «С днём рождения тебя», и мы дружно подхватили. Цейлон завыла, наверное, думая, что это будет очень кстати. Мы поставили торт на стол перед именинником, чтобы он задул свечи, однако Аделаида категорично придвинула тарелку к себе:

– Нет, нет и нет. Ты глупый и не знаешь, чего конкретно хочешь, так что бабушка задует свечи за тебя.

Тогда мы грохнули со смеху, и Вик, улыбнувшись, смиренно развёл руками. На пляже стало очень, очень тихо, пока Аделаида, повозившись в кресле, улыбнулась самой себе и что‑то прошептала. Одно дуновение – и тридцать один огонёк погас. Все захлопали в ладоши, Джонни засвистел; он уселся рядом с Джесси, а после небрежно положил руку на её плечо. Джесси выглядела очень спокойной. Бросив на неё быстрый взгляд, я подумала, что она очень изменилась за последнее время, хотя внешне выглядела как всегда и одевалась так же. Но что‑то в выражении её лица и – самое главное – глаз стало другим. Гораздо, гораздо более уверенным. Эта новая Джесси мне определённо нравилась.

Вдруг Аделаида жестом остановила нас и медленно встала. Мы замолчали. За её спиной чёрным зеркалом поблёскивало озеро Мусхед, небо раскинулось беззвёздным покровом над головой. Она казалась уставшей, но очень довольной; волосы, заплетённые в тугие косы, немного растрепались от ветра. Она опиралась на свою трость, налегая на неё всем весом. И, как следует присмотревшись, я поняла, что она выглядела гораздо хуже, чем месяц назад.

Аделаида неторопливо прочистила горло, поправила на плечах шаль и сказала:

– Шикоба, сынок.

Вик быстро поднялся, однако она велела ему сесть, и он сразу послушался, с тревогой наблюдая за ней.

– Я стала уже совсем старой, мой дорогой, – улыбнулась она, и при этом её влажные тёмные глаза цвета озёрных вод мерцали. – Быть может, не такой старой, какими были мои бабушки и дедушки, когда приходило их время, но определённо дожила до того возраста, когда могу сказать депьюти Стивенсу, что он дурак, а потом притвориться, что у меня деменция.

Мы рассмеялись, но невесело. Только сейчас я по‑настоящему увидела Аделаиду Каллиген. В суете прожитого дня – и многих дней до него – сделать этого раньше не довелось. Сегодня она нарядилась в своё лучшее платье и бархатную куртку. На плечах был красивый пёстрый платок. На груди и в ушах поблёскивали крупные серебряные украшения. И я поняла, что это торжество мы сделали не для Вика. Она не шутила, когда говорила тогда, в больнице, про себя.

Она знала, что это её последний праздник.

– Я не была так счастлива, как сегодня, уже много лет, да и ты тоже. Не отнекивайся, я знаю. У тебя выдалось так мало солнечных дней, Пёрышко, – её голос задрожал. Она кашлянула и, коснувшись кончика носа тыльной стороной ладони, очень постаралась взять себя в руки и унять дрожь. – Ты всякое повидал. Тебя помотало по свету. Ты взлетал и падал много, много раз. Но никогда не сдавался. И вот теперь – что я вижу?

Она мягко улыбнулась, положив одну ладонь на мою макушку, а другую – на макушку Дафны.

– У тебя появились добрые друзья и любимая девушка. Не делай такие страшные глаза, тут собрались не слепые люди!