Макабр. Книга 2

Нужно было признать: он сломался. Не сейчас, а в тот страшный день, когда ему пришлось приговорить в смерти сотни, тысячи ни в чем не повинных людей. Он понимал, что так спасает сотни тысяч жизней. Но когда речь заходит о человеческих судьбах, простая математика уже не работает. Овуор постарался сделать так, чтобы те люди не узнали свой приговор до последнего, чтобы они были освобождены хотя бы от ужаса обреченных.

Но они все равно узнали. Они кричали, плакали, пытались убежать… Матери протягивали ему детей, умоляя пощадить хотя бы кого‑то, а он не мог, просто не мог. Он смотрел на их смерть – и смотрел на человеческие тела, грудами наваленные на мобильные платформы. Действовать иначе не получалось, зараженные биоматериалы подлежали утилизации. Сухой язык протоколов прикрывал историю ужаса и страданий.

Официально он не был ни в чем виноват, его не то что оправдали – его даже не обвиняли. Но сам он изменился навсегда, хотя и не сумел вовремя это признать. Ему следовало уже тогда прервать карьеру, просить об отставке, а он не смог. Он был военным всю жизнь – и готовился оставаться военным до конца. Он просто не знал, что еще делать с собственной судьбой.

Он решил, что экспедиция в Сектор Фобос станет для него искуплением. Как глупо, наивно… эгоистично. Овуор считал, что сумеет вести себя профессионально, а в итоге поддавался собственной памяти снова и снова.

Теперь это довело до большой беды. Он забыл, что эти беженцы – совсем другие люди, не те, кого он убил когда‑то… Как такое можно забыть? Овуор и сам не знал. Но наказать себя можно и позже, сейчас на борту оказался человек с бомбой внутри, и с этим нужно что‑то делать.

Обычно такие люди сразу выдают себя болезненным видом – или обилием маскировочных средств, призванных этот вид скрыть. Однако на «Слепом Прометее» все выглядели плохо, диверсант легко затерялся среди таких же изможденных, измученных людей.

То, что Кети не нашла взрывное устройство при общем осмотре, могло означать лишь одно: это не спонтанное решение вооружить кого‑то, это давно подготовленная террористическая операция. Вероятнее всего, спланирована она была против четвертого уровня, а потом, когда появились чужаки, цель просто изменили.

При таких операциях бомба не вшивается под кожу. Она маскируется под один из органов, часто обтягивается биологической оболочкой, чтобы обмануть сканирующее оборудование. Человеку позволяют восстановиться, раны заживают, порой еще и шрамы удаляются, чтобы обнаружить оружие внутри стало сложнее. Прожить в таком состоянии можно года два‑три…

И по всем этим причинам возможно два варианта развития событий. Первый – мужчина, который летит на «Виа Феррату», вообще не знает, что у него внутри. Его убедили, что он болен, уговорили на операцию. Он был под наркозом, он понятия не имеет, что с ним сделали, да и не будет знать до самой смерти. Бомбу же активируют удаленным сигналом.

Второй вариант – он прекрасно знает о том, что перевозит внутри себя. На такое обычно соглашаются фанатики любого толка, которым плевать на жизни, чужие и свою собственную. В этом случае под кожей в непосредственном доступе у диверсанта есть взрыватель.

Но какой бы вариант ни оказался правдой, стоит за всем этим не тот, в ком находится взрывное устройство. Организатор остался на «Слепом Прометее», в безопасности, он может решиться на диверсию в любой момент. Если носитель бомбы не знает о своем грузе, все не так уж плохо: Рино уже заблокировал все сигналы, активировать устройство не удастся, а на «Виа Феррате» его легко обезвредят.

Все гораздо хуже, если этот мужчина действительно фанатик. Тогда у него есть приказ… Но какой? Провести разведку, передать организатору данные, чтобы тот определился, нужно ли атаковать чужаков? Или сразу устроить взрыв, зная, что при помещении на карантин носителя обследуют еще раз? Это не уничтожит «Виа Феррату» окончательно, однако приведет ко многим смертям и сделает станцию уязвимой перед возможными аномалиями Сектора Фобос.

Овуор не мог этого допустить. Он виноват – но он и исправит ситуацию.

– Какие возможны решения? – тихо спросила Кети.

Они трое заперлись в крохотной кабине пилота, делая вид, что у них сеанс связи со станцией. Беженцы не стали задавать вопросов, но косились на них все равно с подозрением. Овуора это больше не волновало, он и так допустил слишком много ошибок, руководствуясь сентиментальностью.

– Полное отключение мозговых функций, – задумчиво отозвался Рино. – Или смерть.

Оба сценария они могли обеспечить на борту челнока, не долетая до станции. Смерть в космосе – это всегда легко: достаточно столкнуть диверсанта в открытый люк. Спасти сложнее, но тоже возможно, в лазарете есть камера для медицинской комы. Там как раз можно проделать все быстро: одного укола хватит, чтобы мужчина отключился мгновенно, ну а потом камера не даст ему очнуться.

Благоразумнее было все‑таки убить. Диверсант сидел прямо возле люка, это не гарантировало, что все пройдет гладко, однако шансы серьезно повышало. И все равно Овуор не решился поступить правильно… Хотя правильно ли это? Если они его убьют, они не узнают, кто его послал, и угроза как таковая никуда не денется!

Успокоив этим свою совесть, он велел своим подчиненным:

– Закройтесь в кабине после того, как я уйду. Это защитит вас в любом случае.

Кети тут же скользнула в кресло второго пилота и пристегнула ремень безопасности. Рино мрачно покосился на вице‑адмирала:

– Вы уверены в этом?

– Да. Если я не буду уверен, точно ничего не получится.

Овуор не сомневался, что на этот раз сделает все как надо. Вопрос лишь в том, будет ли этого достаточно.

Когда он вернулся в пассажирский салон, никто не заподозрил бы, что что‑то пошло не так, хотя все глаза сейчас были направлены на него.

– Мы получили подтверждение от станции, – объявил он. – Зона карантина подготовлена, вы проведете там месяц, далее будете включены в экипаж. Мне велено провести с вами ознакомительную беседу, чтобы мы сразу знали, на какую позицию вас назначать в дальнейшем. Нас ожидают еще несколько часов полета, мы можем провести это время с пользой. Для свободного разговора мы используем зону лазарета, прошу вас соблюдать очередь.

Если бы он сразу начал с диверсанта, тут и ребенок бы догадался, что к чему. Но Овуор вызывал беженцев на разговор в том порядке, в каком они расположились в салоне. Он почти физически чувствовал, как сокращается расстояние, отделяющее их от станции, а время просто утекает. Но изменить он этого не мог, спешка погубила бы всех.

Носитель вошел в лазарет шестым. Мужчина по‑прежнему казался спокойным, сонным даже, настороженным в меру – как и все остальные. Возможно, он действительно ничего не знает…

Овуор начал задавать ему стандартные вопросы, он не сомневался: беженцы уже обсудили между собой, чего от них хотят. Так и было задумано: диверсант должен верить, что ситуация развивается стандартно. Овуор в это время обходил его по кругу, как бы между делом, готовясь втолкнуть в уже подготовленную камеру.

И все равно он чем‑то выдал себя. Он так и не понял, чем именно. Может, что‑то не то сказал, не так посмотрел… А может, дело вообще не в нем, это диверсант обладал каким‑то звериным чутьем, свойственным многим фанатикам.

Как бы то ни было, мужчина запнулся на полуслове в своем рассказе об образовании, пристально посмотрел вице‑адмиралу в глаза и прошептал:

– Воля Наставника будет выполнена!