Матабар II

Ардан уже когда‑то давно такое видел.

Когда Эргар ступал по горам Алькады, остальные звери точно так же расступались в стороны, чувствуя, что перед ними самый опасный и грозный хищник.

В измятых ножнах, с местами почерневшим эфесом, на поясе наследника качалась сабля, а грудь пересекала широкая синяя лента. И не возникало ни малейших сомнений, что пользоваться оружием Павел умел. И, возможно, лучше многих, если не большинства.

Поравнявшись с епископом, они смерили друг друга взглядами, после чего Павел начал аккуратно опускаться на колени. К нему тут же ринулись гвардейцы, предлагая помощь, но тот властным взмахом руки заставил их замереть на месте.

Никто не шевелился.

Никто не проронил ни слова.

В абсолютной тишине хрипящий, пропитанный вином и нескончаемыми трапезами голос Святейшего Епископа произнес:

– Павел Агров, сын Даниила Агров, достойный муж и отец, сегодня, в этот день, волей Светлоликого и правом, дарованным мне Отцом Отцов в Свято‑Престольном Улджингуде, я призываю к твоей крови, – епископ, едва не пыхтя от натуги, слегка наклонился и то, чуть ли не заскрипел посох под его весом, а затем провел ножом по протянутой ладони Павла. Алые капли крови упали на пол и их чавкающее шлепанье в абсолютной тишине зала эхом разлетелось по стенам. – Кровь от крови Агров, плоть от плоти народа своего, кость от кости земли твоей, клянешься ли отдать остаток жизни Империи. Всем её народам. Её прошлому, настоящему и будущему.

– Клянусь, – тихо и спокойно произнес Павел, но даже так в его голосе клокотало нечто такое, что заставило зашевелиться волосы на шее Арди. Так, словно ему в лицо прорычал опаснейший хищник.

– Клянешься ли ты верой и правдой, – продолжил, обливаясь потом, епископ, – не жалея ни живота, ни шеи, исполнять священные обязанности Императора?

– Клянусь.

– Клянешься ли ты публично назначить наследника, единственного и непогрешимого, к часу, когда Ангелы Светлоликого придут за тобой.

– Клянусь.

Все это время с ладони Павла текла кровь и каждое его «клянусь» соединялось в звучании с очередным падением рубиновой капли.

– Тогда этим символом, – дрожащей рукой сановник поднял с бархатной подушки, стоявшей рядом с ним на кафедре, золотой треугольник, – перед лицами народа, перед взорами Ангелов, волей Светлоликого и заветами предков, я нарекаю тебя Павлом IV, Императором Новой Монархии!

Павел поцеловал навершие треугольника, после чего поднялся и, все в той же тишине, прошел к трону. Развернувшись, он медленно опустился на него и, в то же мгновение, платиновый феникс над изголовьем взмахнул крыльями и вместе с пронзительным:

– Кья! – вспыхнул белым огнем.

Мифическая птица взмыла под свод зала, и, застыв там на долю секунды, рухнула вниз. С каждым мгновением все сильнее разгораясь, пока не обернулась блестящим огненным шаром, она вонзилась в голову Павла.

По легендам тот, кто не имеет законного права на престол, окажется мгновенно сожжен этим фениксом, но если претензия законна, то…

Секунда, другая и вот пламя, спрятавшее ненадолго лик Павла, рассеялось явив людям целого и невредимого Императора на престоле. А на его голове сложилась платиновая корона в форме сплетенных крыльев, внутри которых, как в стекле, порой можно было увидеть всполохи пламени.

– Да здравствует Император! – тут же загремел народ.

Взорвались аплодисменты, громовой лавиной забившись о стены зала.

Но на этом церемония не завершилась. Павел, задержавшись на троне всего на несколько секунд, снова поднялся на ноги и, вместе с женой и дочерью, начал идти сквозь зал.

Люди расступались перед ним, низко склоняя голову.

– Император, – шептали они в поклонах и книксенах.

А Павел шел вперед и рядом не было ни стражи, ни соглядатаев, лишь он один вместе с семьей. Без трости. Хромой и явно уставший, но, каким‑то чудным образом, исходящее от него ощущение первобытной силы вовсе не стихало, а лишь нарастало.

Пройдя весь зал, он поднялся по ступеням, ведущим на балкон. Распахнул двери и вышел к народу. Площадь Царей застыла так же, как недавно застыли дворяне в зале. Арди видел, как целое море людей, будто зачарованные, замерли каменными изваяниями и бесчисленное множество взглядов скрестились на пылающей короне.

– Народ мой! – голос Павла, явно усиленный магией, громом летел над площадью. – Братья и сестры! В этот день я перед вами! Солдат, отец, муж и лишь потом – Император нашей с вами родины! И я бы хотел вам, друзья мои, сказать, что с этого дня нас с вами ждет простое и светлое будущее, но это станет ложью! Нет, нас подстерегают трудности и опасности! Явные и тайные! Тяжелые и мимолетные! Нельзя забывать об этом, друзья! Но, так же, нельзя забывать и о том, что мы, народы Галеса, Арадира, Раниты, Атруа, Санаша, Эктаса, Отуркара, Элирилии и всех прочих, чьи гербы держит наш двуглавый феникс – все мы здесь, на своей земле. Все мы – народ Империи, связанные узами крови, общего прошлого и общего будущего! Все мы, как один, встретим все то, что уготовил нам день грядущий. Без страха! Без сожалений! С честью и высоко поднятой головой! И когда наши дети и наши внуки спросят нас об этих днях, мы будем с гордостью рассказывать о том, как сообща, рука об руку, строили для них новый светлый мир. Мир, в котором им не придется боятся, не придется голодать, не придется терпеть притеснений и унижений! Страну для каждого из нас! Такую, как завещал первый Император! Такую, что живет в наших сердцах! А теперь, нашим трудом, по́том и, если будет на то воля судьбы защитить Родину от врага, то и кровью мы новый мир построим ради них. Ради наших потомков! Но это завтра! А сегодня, друзья… братья… сестры… Сегодня празднуйте! Сегодня я обнимаю каждого из вас! Поднимаю бокал в каждом доме! Желаю счастья и процветания каждой семье! Ибо кроме нас самих, дорогие мои, у нас никого нет и не будет! Помните об этом! Во славу Империи!

– Во славу Империи! – грохнули тысячи глоток.

– Во славу Империи! – повторил Павел, вздымая в небо кулак.

– Во славу! – ответили ему люди. – Во славу!

Ударили пушечные залпы, небо осветили десятки бутонов разрывающихся фейрверков и на миг ночь обернулась светлым днем, где сияние небесных взрывов сливалось с искрами из глаз десятков тысяч собравшихся на площади горожан. Их сердца стучали в унисон, а дыхание сливалось в потоке, способным остановить горные вихри.

Император Павел IV постоял еще несколько секунд на балконе, пока многочисленные вспышки камер, мерцавших среди толпы, выглядели неустанно зажигающимися, гаснувшими и вновь вспыхивающими звездами. Лишь через некоторое время Павел IV развернулся и направился обратно в зал, а камердинеры поспешили закрыть за ним двери балкона. Но даже так – внутрь прорывались ликующие крики и возгласы толпы, заглушавшие даже взрывы фейрверков.