Медвежий край

Обошлось, однако, без слёз, девушка напомнила себе о цели и о сроке. Продержаться бы год, и уже недурно выйдет. А она продержится. Живут же тут как‑то люди, и она проживёт. Работы не будет – так и что, уж какое‑то занятие найдётся, хоть бы даже исследовательское. Для большинства прежних планов материала не найти, но что‑то иное наверняка подберётся!

За время, пока «Северный» лавировал и шёл к пристани, Антонина успела озябнуть и пожалеть, что осеннее пальто покоилось в чемодане, а сама она ограничилась плащом, рассудив, что на берегу будет и теплее, и меньше ветра, нежели в море. Поспешила, не подумала, что все эти манёвры занимают столько времени. Антонина изнемогала от нетерпения: слишком хотелось наконец ступить на твёрдую землю. В трудном, кажущемся бесконечным пути самыми тяжёлыми оказались последние минуты ожидания.

Замёрзнув, она ушла в кают‑компанию, где дожидались причала прочие попутчики из «верхних». Появление единственной представительницы прекрасной половины человечества на корабле, да к тому же миловидной и молодой, вызвало среди скучающих мужчин оживление. Все участливо интересовались её самочувствием, целью путешествия и прочими подобными вещами, которые в пути обычно быстро становятся достоянием небольшого тесного общества.

Мыслями Бересклет находилась уже на суше, в уютном доме, а лучше всего – в горячей ванне или уж хотя бы в тёплой постели, и пусть она искренне старалась никого не обидеть, но разговор поддерживала с трудом, отвечала порой невпопад и пропускала вопросы мимо ушей. Почти полное отсутствие качки, не чета штормовым валам, добавило Антонине к накопившейся усталости страшную сонливость, и путешественница начала неприлично клевать носом.

К счастью, один из мужчин, этнограф, бойкий и деятельный рыжий с проседью усач жилистого сложения, заметил неладное и отвлёк общее внимание неожиданным заявлением о том, как он тоскует по парусникам и жалеет, что нынче в Ново‑Мариинск курсирует пароход. Дескать, не стало романтики, не стало красоты. На этих словах Антонину пробрало мелкой дрожью: дорожной романтики она накушалась полной ложкой, настолько, что нынче даже перспектива возвращения в родной Петроград вызывала не надежду и ностальгию, а оторопь на грани ужаса.

Собравшееся же в кают‑компании просвещённое общество в едином порыве постаралось переубедить ренегата, прежде казавшегося своим, и о загадочной попутчице временно забыли. Как это водится в таких случаях, первоначальная тема беседы быстро оказалась потеряна, разговор выплеснулся на безбрежный простор столкновения прогресса с моралью. Так что оставшиеся минуты до пристани Антонина пусть и не проспала, как мечталось, но хотя бы не вслушивалась вынужденно в шумный разговор и не пыталась участвовать в нём. К счастью, никому не пришло в голову спросить её мнения о предмете.

Когда сам капитан заглянул сообщить, что «Северный» прибыл в порт назначения, всё тот же усатый этнограф вызвался помочь Антонине. Не слушая возражений, подхватил её саквояж с инструментами и ценными склянками, который Бересклет не доверила матросам, и строго велел своему товарищу и помощнику – ровеснику Антонины или даже вчерашнему студенту – помочь девушке сойти на берег.

– Ну что вы, не стоит! – смутилась та.

– Антонина Фёдоровна, не спорьте, – улыбнулся он. – Я отчётливо помню своё первое путешествие через всю империю, помню с трепетом и не без содрогания, а вы юная девушка, одна, в такую даль – уму непостижимо!

– Действительно, не обижайте нас! – поддержал его младший этнограф. Белобрысый и долговязый, восторженно‑тревожный, он напоминал молодого пса, неожиданно для себя сорвавшегося с поводка.

Бересклет было невообразимо стыдно оттого, что она даже не помнила их имён, но сил на споры не осталось.

Её матушка, только услышав, на что подписалась старшая дочь, едва не слегла, в красках вообразив все ужасы, которые могла бы пережить в пути Антонина, и саму будущую путешественницу застращала так, что первое время та пугалась всякой тени. Опасения были тем более страшны, что вполне оправданны: дорога не шутка, и с одинокой девушкой действительно могло приключиться всякое. Но благодаря везению или тому чиновнику, который не пожалел выделить денег на дорогу в размере жалованья за затраченное на неё время, что позволило не экономить на билетах, путешествие проходило в целом безоблачно, если не брать в расчёт усталость и погодные злоключения, которые даже в самый просвещённый век остаются вне человеческой власти. Симпатичная, благовоспитанная и стойкая путешественница неизменно будила в попутчиках благородные порывы, и даже если вставала на пути некрасивая сцена или возникал неприятный субъект, поблизости непременно оказывался кто‑то, кто помогал избежать не только беды, но и самых различных неприятностей.

Устало оглядываясь назад, Антонина ощущала стыд и неловкость за свою слабость, пораженческие мысли и несамостоятельность. И то обстоятельство, что она девушка, а не сильный мужчина, совершенно не оправдывало: требуя к себе равного отношения в соблюдении прав, лицемерно уклоняться от обязанностей.

Но стыд не прибавил решимости и отказаться от помощи не заставил. И к лучшему, потому что вымотанная качкой, бессонницей и голоданием Антонина непременно растерялась бы в порту среди незнакомых лиц и непривычных пейзажей. А так достаточно было стоять там, где велел оставаться Георгий Кузьмич – именно так рыжего усача называл ученик Алёша, – и ждать.

Зала ожидания тут, конечно, не водилось: весь порт состоял из нескольких складов, крытых ржавой жестью и оттого страшно обшарпанных на вид, облезлой и закопчённой угольной гарью избушки – управления порта, куда не пускали посторонних, и пары кранов на могучих бетонных тумбах, напоминавших усталых бурых птиц неведомой породы. Укрыться от непогоды и согреться оказалось негде, но многоопытный этнограф выбрал место возле глухой стены одного из строений, защищавшей от ветра.

Вскоре рядом с Бересклет поставили её же собственный чемодан и пару дорожных сундуков, принадлежавших этнографам. Следом возник направленный охранять помощник, а там подоспела и найденная где‑то поблизости от порта телега. Георгий Кузьмич не впервые оказался в Ново‑Мариинске, знал местные порядки и городок, так что у него поиски транспорта не вызвали затруднений.

Вид этого транспорта стал очередным потрясением для Антонины, которая на несколько мгновений лишилась не только дара речи, но забыла даже о холоде и усталости. Грубую дыроватую телегу тянул за собой приземистый косматый зверь, в котором девушка не столько опознала, сколько угадала оленя, и пока мужчины вместе с извозчиком грузили багаж, пыталась договориться с собственными глазами и поверить им. А поверив – не пялиться слишком уж откровенно на извозчика и постараться привыкнуть к его невнятному говору. Болтал он на русском, отдельные слова и короткие реплики разбирались без труда, но в беглой речи из‑за акцента сливались в сплошной неразборчивый поток.

Рыжий усач‑этнограф, однако, всё отлично понимал и с удовольствием поддерживал оживлённую беседу. Он не был здесь пару лет и теперь увлечённо расспрашивал обо всех изменениях.

Выглядел местный житель тоже очень непривычно, но подобных лиц тут хватало – с раскосыми глазами, широкими скулами и тёмными волосами. Он охотно улыбался, показывая тёмные от табака, но крепкие зубы, и Антонина никак не могла понять, какое впечатление производит это лицо. Оно не казалось неприятным или отталкивающим, но было настолько чуждым, что воспринималось не принадлежностью обыкновенного человека другой расы, а казалось удивительной диковинкой.

– Антонина Фёдоровна, а вам‑то куда? – опомнился Георгий Кузьмич.

– Адмирала Лазарева, тридцать шесть. – Этот адрес Бересклет за время пути затвердила как Отче наш, мысленно повторяя его про себя, словно заклинание, будто эти слова имели силу ускорить путь и помочь в тяготах пути.