Меняя формат Судьбы
«Никак понесло всё же кого‑то по кустам шариться, – не удержав эмоций, предположила Дарья. – Не то по естественной нужде, не то просто, как говорит Полька, дурку погонять».
Нет, понятно, что эмоции у людей зашкаливают. Погодка отличная, солнышко мягкое, радостное, весеннее, нежно гладит, а не жжёт, природа вокруг вообще зашибись какой красоты – насыщенно‑изумрудная, звонкая от весенней радости, а лёгкий ветерок кажется вкусным и сладким от аромата леса с еле уловимой морской ноткой, да ещё и таинственные дольмены, вот и понесло кого‑то на дальнейшие подвиги…
Но Дарья практически сразу отмела эту версию – усиливающийся звук безжалостно ломающегося подлеска, приближавшийся с ненормально стремительной скоростью железнодорожного экспресса, как‑то резко перестал походить на чью‑то неумную шутку, а всё больше смахивал на надвигающуюся катастрофу и как‑то сильно настораживал.
И чем бы ни было то, что ломилось через лес взбесившимся бульдозером, неслось оно именно к ним, находящимся на поляне людям, причём неслось с какой‑то роковой неотвратимостью, всё больше отдававшей жутью…
Звуки, издаваемые таинственным «болидом», по мере его приближения становились всё оглушительней и яростней, и причём уже настолько очевидными, что даже самые увлечённые изучением старых развалин и фотосессией, производимой на обломках неизвестной цивилизации, люди, резко замолчав, присоединились к остальным членам группы тревожно‑испуганно всматривавшимся в ту сторону, откуда доносился разрушительный грохот…
С момента первого треска ломаемого, безжалостно раздираемого дерева, донёсшегося из леса, прошло всего несколько секунд, превратившихся в бесконечность. Словно Неведомая Сущность – может, та самая, к которой взывали далёкие Предки в этих дольменах, – желая наказать нарушителей покоя, наслаждаясь состоянием паники, охватившим людей, подпитываясь им, растянула течение времени…
Хрен его знает, всё может быть, только Дарье казалось, что пытка неизвестностью и разрастающимся страхом всё длится и длится и что прошло уже несколько минут, а никаких не секунд перед тем, как…
…проломившись через заросли, на поляну выскочил кабан…
Нет‑нет, не так… КАБАН! Большими, просто огромными буквами – КАБАНИЩЕ!!! Не кабан, мать его свинячую армию, а какой‑то монстр! Конь прямо, только сплющенный спереди и сзади Матерью Природой!
Здоровенный, сволочь дикая, с огромными, загнутыми кверху жёлтыми клыками, торчащими из его пасти…
Ёлки вашу кадриль, девочки!!!
Выскочил, сука страшная, и, резко остановившись, замер как вкопанный, уставившись на людей своими маленькими злющими красными глазками. Его жуткая морда, лишённая природой опции под названием «мимика», не выражала совершенно ничего, и только здоровенный коричневый пятак с двумя дырками, живя какой‑то своей отдельной от всего остального организма жизнью, ходил ходуном в разных направлениях, шумно вынюхивая что‑то ведомое только ему…
– А‑а‑а‑а‑а… – внезапно разбивая повисшую над поляной ошеломлённую тишину, вдруг тонко‑испуганно и как‑то обречённо запищала какая‑то женщина.
Услышав этот звук, кабаняра резко развернулся всей своей огромной тушей, засопел пуще прежнего, с какой‑то особой злостью, и пробуравил своими красными глазищами верещавшую…
– А‑а‑а‑а!!! – заорала та уже во всё горло, окончательно впадая в конкретную, неконтролируемую панику.
Мужик, который был с женщиной, муж, наверное, или… Да какая разница, кем он там ей приходится, не важно… Главное, что мужчина дёрнул тётку за руку, пытаясь остановить этот её вой. И что удивительно – женщина заткнулась, оборвав истошный крик, словно ей кто‑то кляп вставил в разверзнутый рот, но было уже поздно…
Каким‑то странным, необъяснимым образом все присутствовавшие на поляне люди вдруг в один момент поняли‑почувствовали, что Монструозная Скотина выбрала себе цель, навелась на неё, и всё – сейчас она атакует, и уже ничто и никто не сможет её остановить и…
…и в этот момент в руках у Дарьи завибрировал смартфон и заорал вызовом – слишком громким, практически оглушающим для напряжённой, наполненной страхом и ужасом абсолютной тишины, клубившейся над поляной, от которой даже птицы замолкли и перестали шелестеть листья, – словно протрубив в громкую трубу…
Кабаняра резко и стремительно, буквально в какие‑то полсекунды, развернулся всей своей невероятной тушей в сторону раздражающего звука, сбившего все его предыдущие настройки на возмездие… и с ходу, без всякого намёка, без перехода и «предварительных ласк», обозначенных хотя бы дёргающимся рылом, ринулся на Дарью…
Вольский неспешно, пребывая в приятном расслабленном состоянии внутреннего спокойствия и удовольствия, которое получал от езды, вводил джип в очередную петлю серпантина, постукивая пальцами по рулю в такт ритму песни и время от времени принимаясь подпевать одной из его любимых групп, звучавшей на минимальной громкости, скорее для поддержки того самого приятно‑расслабленного настроения, а не ради музыки как таковой, не мешающей спокойному течению его мысли.
Конечно, ехать по трассе было и быстрее, и комфортней, но Саныч любил эту дорогу, вьющуюся змеёй‑серпантином через лес. Именно потому, что через лес, прекрасный в любое время года, и потому, что практически всегда пустую, поскольку редкие машины на ней даже трафиком невозможно назвать, и потому, что серпантин. Ну нравились ему эти дорожные «завитки‑локоны», и что скорость ограничена – самое то, для релакса. А парочка мест, где можно остановиться, чтобы посмотреть с особым душевным удовольствием на раскинувшуюся внизу панораму – море в зелёно‑серой чаше гор, крыши домиков в посёлках внизу, – та самая красота, от которой что‑то словно умиротворяется в душе, наполняясь лёгким восторгом.
Не, реально же красота!
Ну и что, что лишних километров накрутит и минут на тридцать‑сорок дольше, чем по трассе, проедет, он никуда не спешит и не опаздывает, а наслаждение эстетическое получит гарантированно, что для начала короткого отпуска и настройки на честный, заслуженный отдых – самое что ни на есть правильное дело.
Вот потому и катил себе: неторопливо, в удовольствие, постукивая пальцами и подпевая одной из любимых композиций, думая‑размышляя о всяком разном.
Вольский двигался в очередном «слепом» повороте левосторонней петли серпантина, когда внезапно и словно бы из ниоткуда из‑за поворота прямо навстречу его джипу выскочила какая‑то заполошная тётка.
– Ёжик мохрюстый! – втопив «тапку в пол» – по тормозам до упора, – высказался от души Саня.
Только благодаря своей феноменальной реакции он успел затормозить ещё до того, как смог оценить ситуацию в целом. Его джип, взвизгнув возмущённо протекторами, захлебнувшись‑дёрнувшись экстренным торможением, замер на месте, словно вцепившись всеми своими четырьмя массивными колёсами в асфальт, практически не проделав тормозного пути, остановившись буквально в полутора метрах от ненормальной бабы.
«Надо будет Палычу ещё разок большое спасибо выказать, с поклоном и подношением», – проскочила в голове Александра шустрая мысль‑благодарность заму начальника их техслужбы, обихаживавшему джип Вольского с особой, почти нежной заботой в рамках своей неподдельной любви именно к этой марке машин.
Его‑то джип остановку проделал чётко, «на раз», а вот дура эта, понятное дело, тормознуть столь же резво, как его конь железный, не смогла, и, влекомая вперёд силой набранной инерции, она буквально впечаталась в передок джипа, вынужденно упершись ладонями в капот.
– Ты охренела, что ли, болезная?! – возмущённо прокричал через стекло ей Вольский.
