Милый яд
Я сказала Лии, что иду на вечеринку, но она была слишком вымотана двойной сменой в винном погребке на той же улице и не заметила, что четырнадцатилетним девочкам не положено ходить на вечеринки в День святого Валентина в десять вечера.
Она также забыла, что у меня сегодня день рождения. Или, может быть, притворилась, что не помнит, потому что злилась. Хотя я ее не виню. Не знаю, как она могла смотреть мне в глаза.
Не волнуйся. Она и не смотрит.
Это не единственная причина, почему сегодня вечером я покончу с собой. Но одна из них. Так устроено отчаяние – устремленная ввысь башня дженга на зыбкой почве. Одно неверное движение – и ты проиграл.
Моя сестра меня ненавидела. Ненавидела каждый раз, когда смотрелась в зеркало. Каждый раз, когда шла на работу, которую терпеть не могла. Каждый раз, когда я делала вдох. Так совпало, что в этом мире у меня осталась она одна. Моя смерть станет облегчением. Конечно, поначалу Лия будет шокирована. Встревожена. Может, даже взгрустнет. Но как только эти чувства начнут угасать…
Мое самоубийство завершит череду трагедий, собранных вместе невезением, дурными обстоятельствами и отчаянием. Но не обратить внимания на мой день рождения в этом году? Это бьет все рекорды. Я нашла эту мысль остроумной.
Я поднялась по лестнице со станции Кафедрал‑Паркуэй. Ледяной ветер хлестал меня по влажным щекам. В ушах зазвенела какофония манхэттенского движения, автомобильных гудков и пьяного гогота. Я шагала мимо корпоративных зданий, модных многоквартирных домов и исторических памятников. Папа часто говорил, что я родилась в лучшем городе в мире. Думаю, справедливо, что в нем я и умру.
Свернув на боковую улицу, я добралась до своей школы. Это был мой первый год в Сент‑Поле, подготовительном колледже в лучшей части города. Я получала полную стипендию, о которой директор Брукс с удовольствием напоминал мне всякий раз до Той Самой Ночи, когда внезапно стало неприемлемо вести себя по‑скотски по отношению к девочке, только что потерявшей родителей.
Вообще‑то стипендию мне присудили за то, что я оказалась лучшей ученицей в посредственных начальных и средних школах иного квартала. Какая‑то незнакомая, помешанная на моде женщина с Верхнего Ист‑Сайда в рамках некой благотворительной акции согласилась оплачивать мое обучение в частной школе до выпуска. В прошлом году мама заставила меня написать ей благодарственное письмо. Ответа на него я так и не получила.
Я проучилась в Сент‑Поле недостаточно долго, чтобы люто возненавидеть эту школу, и не потому присмотрела ее крышу для фатального прыжка. Но трудно было не заметить пожарную, огороженную перилами лестницу до самой крыши, пристроенную с боковой стороны этого шестиэтажного монстра в эдвардианском стиле. Преступлением было бы проигнорировать такое удобное место для самоубийства.
Очевидно, сотрудники Сент‑Пола знали, что предоставлять подверженным стрессу ученикам доступ на крышу – не самая блестящая идея, но лестницу пришлось оставить. Тоже мне меры безопасности – вход на лестницу огородили цепью, но перелезть через нее очень легко. Что я и сделала, неторопливо поднимаясь по ступеням. Смерть могла подождать еще несколько минут. Я так часто рисовала ее в своем воображении, что почти ощущала физически. Полная тишина. Кромешная темнота. Общее оцепенение. Абсолютное блаженство.
Добравшись до самого верха, на последней ступеньке я за долю секунды приняла решение и порезала внутреннюю сторону запястья о ржавые перила. Сразу же показалась кровь. Теперь я умру со шрамом.
Руки быстро стали липкими, и я замучилась вытирать их о юбку, оставляя на ней темно‑красные пятна. Оказавшись на черепице чернильного цвета, я остановилась как вкопанная. Крыша была покатой. Три дымохода вились к небу, их жерла почернели от пепла. Нью‑Йорк простирался передо мной во всем своем нездоровом великолепии. Гудзон. Парки, церкви, небоскребы, частично скрытые облаками. На темном горизонте мерцали огни. Этот город повидал войны, эпидемии, пожары и сражения. Вероятно, моя смерть даже не попадет в новостную сводку.
Я кое‑что заметила. Чего вовсе не ожидала здесь увидеть. Если точнее, человека. Одетый в черную толстовку с капюшоном и спортивные штаны, он сидел спиной ко мне на краю крыши, свесив ноги. Удрученно сгорбившись, он смотрел вниз, намереваясь прыгнуть. Он начал постепенно наклоняться вперед. Медленно. Решительно. Непреклонно.
Решение остановить его пришло спонтанно. Так бывает, если вам кидают что‑то в лицо, и вы резко вздрагиваете.
– Не надо! – вскрикнула я.
Фигура застыла. Я не смела моргнуть: слишком переживала, что он исчезнет, когда открою глаза. Впервые с Той Самой Ночи я не чувствовала себя полным ничтожеством.
Глава вторая
= Келлан =
Держу пари, они спросят, почему. Почему он это сделал? Почему одевался как чудило? Зачем ему так цинично кидать своего брата?
Что ж, позвольте мне, на хрен, открыть вам глаза. Я делал это, потому что Тейт Маркетти был сукиным сыном. Поверьте мне, я жил с этим парнем. Он забрал меня у моего отца и даже не удосужился спросить, чем я хочу заниматься в жизни. Если бы я мог умереть дважды только для того, чтобы ткнуть этим в самодовольную физиономию моего старшего брата, то с радостью бы так и сделал.
Что ж, а теперь о моем самоубийстве.
Решение не было сиюминутным. Аргументы в пользу самоубийства копились на протяжении многих лет. А потом, на прошлой неделе, я набросал «за» и «против» (знаю, это клише – засудите меня). Я не мог не заметить, что одна часть списка была заметно короче.
Аргументы за:
– у Тейта сразу случится сердечный приступ;
– больше никакой школы;
– больше никакой домашки;
– мне больше не прилетит от всяких качков, которые насмотрелись «Эйфории»;[1]
– больше никаких споров о Гарварде или Йеле за ужином (с моими оценками я ни в одно из этих заведений не поступлю, даже если папа пожертвует им три крыла, больницу и почку).
Аргументы против:
– буду скучать по папе;
– буду скучать по своим книгам;
[1] Подростковый драматический сериал.
