Мороз К.О. Мэр Ёлкино

– И ты в этом кружевном безобразии поехала в дом престарелых? – расслабленно смеется Константин Олегович, сжимая в руке кусок полупрозрачной ткани.

– Отстаньте! У меня голова болит! – Дуюсь, стискивая покрывало.

– Да оттуда сегодня пятерых стариков выписали, Ника! Это первый случай, когда они уехали не вперед ногами! После такого!..

– Вообще‑то, я должна была вчера идти на свидание…

Мужской смех как по команде меркнет, а спокойный лед в голубых глазах трескается от злости.

– В смысле на свидание?.. Вот в этом?

– Ага, – ангельским голоском отвечаю.

– И с кем же?..

– Ну точно не со стариком вроде вас… Мужчины с барсетками меня не интересуют.

Тут же прикусываю губу от досады. Ну зачем я так?

Он симпатичный… У него безумно красивые волосы: густые, пшеничного цвета. Откуда‑то знаю, что на макушке они мягкие, а на затылке жесткие, потому что покороче.

И вообще, он такой… вкусный на вид!

Молча наблюдаю, как мэр оставляет костюм развратной медсестрички на кровати и сиплым, болезненным голосом холодно произносит:

– Ты, наверное, забыла… Мы с тобой вчера перешли на «ты». Спускайся, я накормлю тебя завтраком перед отъездом, Ника.

 

Глава 6. Знакомство с Альбертом

 

Константин

Поставив макбук на зарядку, выключаю яичницу на плите и набираю Семенова.

– Да! – рявкает он так, будто забивает гол в ворота бразильцам.

– Доброе утро, Степан Михайлович, – сухо здороваюсь.

Контингент в деревне чаще мультяшный. Приходится построже.

– Ох. Константин Олегович, дорогой вы наш человек. Я что‑то не признал с утра. Похмелье‑с.

– Что?..

– Ох… Что это я? Подземелье, говорю! Жена в подпол отправила. Новый год ведь. Огурцы соленые, грибочки, все такое прочее.

– Какие сводки за вчера? – сразу к делу.

– Да все хорошо было… вроде, – хохочет.

Я покашливаю намеренно долго, чтобы пришел в себя там в подземелье и включил атрофированный алкоголем мозг.

Есть у меня еще одна такая… С «подземелья».

– Ох, простите. Значит, вчерашние сутки прошли спокойно. Убийств, бог миловал, нуль. Драк, не дай бог, увечий – нуль. Кража вот одна, ешкин‑матрешкин.

– Что за кража? Почему не доложили?

– Да там ничего особенного. Состав железнодорожный, значит‑с, украли… Восемь вагонов и тягач.

– Груженые?

– Пустые.

– И это ничего особенного? – нервно барабаню по столу, чувствуя, как внутри одна за одной лампочки зажигаются и сирены подвывать начинают.

Это ведь мой шанс!..

Пиздец. Вот тебе и Новый год. Внутри все горит от нетерпения.

– Разбираемся, – виновато выдает.

– Прокуратура выезжала? Ущерб оценили? Я сейчас кофе выпью и тоже на станции буду, – закидываю его вопросами и через воротник футболки достаю градусник.

Тридцать девять и два.

Черт тебя дери, Костя. У тебя тут такое случилось!..

Надо бы оперативно расследовать. Может, даже от губера благодарность прилетит, тогда и Нижний Новгород ближе.

– Прокуратура… нет, не выезжала… И ущерб… А станция… – начальник отделения полиции начинает дико ржать. – Константин Олегович, вы не так поняли. Состав у пацаненка Ритки Яцко украли. В детском саду. Она ему на Новый год железную дорогу подарила, малец ее в садик тайком утащил. Там‑то преступление и произошло.

– Преступление? – сквозь зубы переспрашиваю.

– Она заявление написала. Мы выехали, но даже допрос не проведешь. Воспитатель ничего не видела, а у них там группа логопедическая. Дети рассказать внятно ничего не смогли. Мы с Горбатым их показания весь вечер расшифровывали.

– Завтра в десять утра со сводкой, не опаздывайте! – предупреждаю и уже убираю телефон, но слышу:

– Гондон московский!

– Что? – усмехаюсь чуть агрессивно.

В трубке жуткий треск и нервное дыхание.

– Э… Э… Батон, говорю, «Московский». Жена попросила купить на бутерброды со шпротами, а я забыл, дурья башка. Константин Олегович, с наступающим!

Убрав телефон, достаю из шкафа тарелки и раскладываю завтрак. Следом наливаю черный чай. Осматриваю темную гостиную чуть поплывшим от жара взглядом.

С лестницы доносятся шаги. Легкие и короткие, больше похожие на топоток.

Ника появляется в дверном проеме. Худая, маленькая.

Мы с ней примерно как конь и белка. Вернее, старый конь и молодая, активная белка. Сколько ей? Лет двадцать, наверное?..

Чувство вины дребезжит где‑то на подкорке, но я запихиваю в себя кусок яичницы и проталкиваю его, не жуя, подальше.

– Я… вот, – опускает она глаза, показывая на футболку, которая ей до середины бедра. – Позаимствовала у вас. В шкафу.

– Переживу, – киваю, указывая на место напротив. – Садись, ешь и уезжай.

– А вы гостеприимный!.. – смущенно смеется она и озирается по сторонам.

Замирает как вкопанная и пятится назад.

– Боже. А‑а‑а… Мамочки…