На один удар больше
– Она высококвалифицированный специалист, – тихо сказал по‑немецки Denis. – Вы зря сердитесь. Тут действительно больше ничего нет.
– Значит, надо расширить территорию поисков! Плевать на деньги, я все оплачу!
Но фрау благородно отвергла его предложение о дополнительной оплате. Согласилась задержаться просто так и прошла со своим прибором по еще большему радиусу. В отличие от металлоискателя на всякие пробки или единичные монетки георадар не реагировал. Однако никакого более серьезного схрона обнаружить не удалось.
Начинало светать.
Denis печально сказал:
– Ваш родственник, вероятно, ошибся. Или подшутить решил над своими будущими наследниками.
Напарник его что‑то сердито буркнул по‑русски.
– Что он сказал? – потребовал Ханс‑Йорг.
Denis в смущении перевел: яйца надо вырывать за подобные шуточки.
– Это точно. Вырывать надо, – ледяным тоном ответствовал немец. – Только я пока не понял кому.
* * *
– А римские денарии – это деньги? – с интересом спросил Митя.
– Да. Монеты первого‑второго века. С портретами императоров Августа и Нерона.
– Но это ведь очень здорово!
– Да, – кисло улыбнулся Богатов. – Монетка продается за три тысячи рублей, если постараться – можно за десять или даже двадцать. Но Ханс‑Йорг совсем на другое рассчитывал. Фон Маки богатейшие люди были. А десять денариев – это, вероятно, заначка какого‑то мелкого торговца янтарем. Калининградская область всегда им славилась. Племена эстиев, которые здесь тогда обитали, продавали солнечный камень римским купцам. Да, безусловная историческая ценность, но практической пользы никакой.
– Все равно интересно. А у тебя хоть одной случайно не осталось?
– Есть, – улыбнулся Денис.
Достал из кармана, продемонстрировал серебряный кругляшок с гордым профилем императора.
– И ей действительно две тысячи лет? – благоговейно спросил Митя.
– Точняк. Возьми себе. Будет талисман. Но если захочешь продать, на «Авито» не выставляй. Ищи коллекционера – больше дадут.
– Дядь Денис, как я могу продать талисман? – возмутился мальчик.
А Таня – она тоже слушала рассказ с интересом – резюмировала:
– Но вообще, конечно, обидно: рассчитывать на сокровища фон Маков, а найти мелкие монетки.
– Думаю, дедуля Ханс‑Йорга сам при депортации вывез то, что безусловную ценность представляло. На эти деньги и дом сразу купил в Германии.
– Но зачем тогда карту закапывать? – пробормотал Митя.
– Я так считаю, для детей будущих, – пожал плечами Денис. – Их думал развлечь – поиском клада.
– Да, я бы не отказался такие денарии найти! – мечтательно сказал мальчик.
– Можем как‑нибудь поехать в экспедицию. С моим приятелем. Он профессиональный кладоискатель, что‑нибудь точно да обнаружим. Танюшка, ты с нами?
Митя взглянул умоляюще, и Садовникова кивнула:
– Звучит заманчиво.
Митя просиял. Спросил искательно:
– Может, вы окончательно помиритесь? Не только в отпуске, а… навсегда?
– Нереально, – фыркнула Садовникова. – Скоро у тебя школа начнется, у меня работа. А Денис – как только в доме в семь утра звонит будильник – сразу обращается из милашки в монстра. Так что давай он у тебя будет папа для каникул.
* * *
Митиного родного отца Максима Таня невзлюбила с первого взгляда. У человека жена в коме, семилетний ребенок переживает, что остался без мамы, а «любящий муж» сына никак не поддерживает, в доме бардак, да еще с ней пытался флиртовать с первой встречи. Ну а дальше – совсем за гранью. Именно Максим принял решение отключить жену от аппаратов жизнеобеспечения[1]. А когда Митя остался сиротой, охотно скинул его Садовниковой под опеку.
Сам Максим считал: поступил он правильно и по‑житейски мудро. Митька с рождения рос маменькиным сынком – за супругой ходил хвостиком, к нему совсем не тянулся. С Женькой они друг друга с полуслова понимали. А когда – нечасто – мальчик оставался с ним вдвоем, Максим понятия не имел, о чем с ребенком разговаривать и как его развлекать. После того как жена вдовцом его оставила, думал (без особого желания): надо с мальцом отношения налаживать. Но Митяй прилип к своей опекунше – ей все секреты, с ним по‑прежнему холоден и насторожен. И зачем головой о каменную стену биться? Всем в итоге получилось хорошо. Бездетной Садовниковой – готовый, качественный ребенок. Митьке – хорошая мать (Максим признавал: обращаться с ним Татьяна умела). Ему – свобода. Но Садовникова никогда не уставала упрекнуть: забросил, мол, совсем сына. Только когда ему? То работа, то по хозяйству – Лариска, жена новая, двойню родила. Да и бывший Женькин хахаль обратился теперь в ухажеры Татьяны и к Митьке проявлял отцовские чувства.
Когда Садовникова оформляла опеку, Максиму предлагали официально отказаться от сына. Он колебался, Татьяна тоже – не уверена была, что единоличную ответственность потянет. В итоге чиновники предложили родительские права оставить, просто написать заявление: «в связи с тяжелой жизненной ситуацией прошу передать ребенка на воспитание гражданке такой‑то».
Садовниковой достались пособия от государства, а ему – право интересоваться, как сын живет. Максим особо не злоупотреблял – с новой семьей забот хватало. Но с днем рождения, с Новым годом Митьку поздравлял (Татьяна всегда за день звонила, напоминала). В гости к сыну не ездил, с ним вдвоем тоже никуда не выбирались – зачем ему надо, если мальчик сам инициативы не проявляет?
И тут вдруг в начале учебного года Татьяна звонит, зовет на разговор.
Максим поначалу испугался: устала работать мамочкой, хочет сына вернуть. Но речь пошла совсем о другом. Садовникова начала его расспрашивать, как Митька на теннис ходил.
– Раскололся все‑таки, – снисходительно улыбнулся отец. – Хотя меня умолял ничего тебе не рассказывать.
И неохотно поведал: идея с теннисом была исключительно Женькина, сам он возражал – спорт дорогой, клуб – от дома не близко. Но супруга совала ему под нос бумажки: тестирование она сыну провела, и выявило оно исключительные способности. Хотя Митьке – только три года, что там можно понять в этом возрасте?
[1] См. об этом А. и С. Литвиновы, «Вижу вас из облаков».
