На тихой улице
Позже тем вечером я беру бутылку пино‑гриджо, иду к Пейдж, и мы сидим на шезлонгах у нее в саду – наша традиция пару раз в неделю. После трагической гибели ее сына это стало происходить реже, но я все равно стараюсь заглядывать к ней, хотя и пытаюсь почувствовать ее настроение, прежде чем устроиться поудобнее. Пейдж никогда не говорит со мной о Калебе.
То есть я знаю, что она считает его гибель убийством, подозревает всех соседей и шпионит за ними в поисках улик, но Пейдж никогда не говорит о нем. Калеб на всех фотографиях, стоящих на всех книжных полках и камине в доме: Калеб в высокой траве в сумерках со светлячком в банке; Калеб, который был одаренным художником, но не хотел рисовать, пил «Маунтин дью» на завтрак и сломал левое запястье, прыгая с причала в кемпинге «Орлиный утес»; Калеб, который был звездой школьной футбольной команды, но при этом смотрел вместе с матерью «Золотых девочек» [1]; Калеб, который ненавидел хулиганов и собирал упаковки от конфет в виде забавных зверюшек. Пейдж никогда не говорит о нем, по крайней мере, со мной.
Мы молча наблюдаем, как рыжий кот по имени Арни балансирует на деревянном заборе. На закате в нашем районе тихо, как и всегда. Только мобиль из ракушек позвякивает на ветру, а вдалеке лает собака. Я наливаю два больших бокала охлажденного вина и ставлю бутылку на бетонную плитку рядом со своим креслом. Мне хочется рыдать.
– Думаю, он мне изменяет, – говорю я деревьям, делаю глубокий вдох и с силой выдыхаю.
– Ох, милая, – выдыхает Пейдж, глядя на меня.
– На этот раз по‑настоящему. Я нашла среди белья косяк со следами помады. Нет, его оставила не Мия. Он бледно‑розовый, как пуанты. А Мия ненавидит розовый. Но я все равно ее спросила. Так что я ничего не воображаю.
– Кора, меня убеждать не надо. Я тебе верю.
– Правда?
Я смотрю на Пейдж, и меня накрывает теплая волна. Кажется, облегчения.
– Конечно. Если ты не застукала его в прошлые разы, когда подозревала, это еще не значит, что ты не права. Ты нутром чуяла. Это не значит, что ты все выдумала. Ты просто смотришь в корень.
Она кладет свою ладонь на мою и сжимает.
– Спасибо, – говорю я и делаю большой глоток вина.
– Почему ты просто не бросишь говнюка?
– О нет. Он не… Я ведь могу ошибаться. Да, могу. Может, все дело во мне. Не знаю, вдруг это не…
– Что?
– Ну, все не так просто, – произношу я, а Пейдж качает головой и фыркает.
– Ну конечно.
– У нас брачный контракт… – осторожно начинаю я.
Пейдж морщит губы.
– А! – восклицает она, словно теперь поняла и мне нет нужды продолжать, но я все‑таки продолжаю.
– Это не то, что ты думаешь. Я сама этого хотела. Хотела добавить пункт о том, что… – показываю пальцами кавычки, – в случае неверности будет выплачена значительная сумма.
Пейдж выглядит одновременно потрясенной и впечатленной.
– И с чего вдруг безумно влюбленная девчонка двадцати с чем‑то лет о таком просит?
– Весной, еще до свадьбы, я застукала его, когда в три часа ночи Финн тайком выходил из комнаты моей подруги в общаге. У меня просто появилось какое‑то нехорошее чувство, насчет его… натуры, так мне кажется.
– Его натуры. Так мы это теперь называем? – спрашивает Пейдж без улыбки, но больше не задает вопрос, почему я до сих пор замужем за ним. – А сколько конкретно составляет эта «значительная сумма»?
– Ну, в итоге речь идет где‑то о полумиллионе долларов.
– Если он тебе изменяет? – уточняет она.
– Да, а если я уйду без видимых причин, то вроде бы должна получить половину, однако я никогда не работала, ну, не считая работы по дому, и Мия уедет в колледж, так что останусь только я, которая не внесла в семью ни гроша. Все записано на его имя… и Финн может заплатить лучшим адвокатам. Однажды я разговаривала с адвокатом. Я могу остаться почти ни с чем. А это, как ты понимаешь, никуда не годится.
– Если я правильно помню, ты бросила карьеру в журналистике, чтобы переехать сюда и заботиться о семье, – замечает Пейдж, потягивая вино и глядя на чернильный вечер.
– Не хочу, чтобы это звучало, как будто… Так, как прозвучало… Я сама так решила и, возможно, ошибаюсь насчет него, – говорю я, и мы просто слушаем пение цикад.
Это был мой выбор. В то время никто не ожидал, что я стану мамой и домохозяйкой. Но я решила, что если у меня будет стабильное положение и я смогу заниматься только ребенком, то ничто не сделает меня счастливее. И когда я встретила Финна, звезды каким‑то образом сошлись.
Мама воспитывала меня одна. Днем она работала в магазине, разбрызгивая духи на посетителей, ночью дежурила в доме престарелых «Тенистый ручей», а выходные проводила на диване, с бокалом яблочного вина, приходя в себя после напряженной недели. Моя жизнь – полная противоположность. Я каждый день помогаю людям. Устраиваю благотворительные мероприятия и работаю волонтером. Это кажется более полезным существованием, чем пихать микрофон кому‑то в лицо, чтобы оказаться первым стервятником, взявшим интервью только ради продвижения по карьерной лестнице. Это и правда так. Я делаю что‑то важное. Я не какая‑то назойливая помеха для всех, жаждущая славы, какой могла бы стать в мире журналистики. Пейдж считает, я говорю это, только чтобы смириться с банальной жизнью домохозяйки, но это неправда. Я серьезно. Я никогда не жалела о том, что отказалась от карьеры ради такой жизни.
Однако если Финн нарушил брачные клятвы, его жизнь продолжится, а я потеряю все. У него останутся карьера, деньги, дом. Все. Мой вклад, как мы договорились, – это забота о семье, но по бумагам я ничего не стою, верно? Это невероятно жестоко и несправедливо. Измена – это предательство, но и лишить меня всего – тоже. Я вздыхаю и потягиваю вино, а затем говорю:
– Вряд ли я ошиблась.
– В чем? – уточняет Пейдж.
– Насчет него. Вряд ли я ошиблась.
– Ну, тебе не очень хорошо удается ловить его на месте преступления.
– Потому что, вполне возможно, я ошибаюсь и просто психую.
– Так, погоди. Давай отмотаем немного назад. С какой стати Финн в двадцать с чем‑то лет согласился на такой пункт?
[1] «Золотые девочки» – американский телесериал, выходивший на экраны с 1985 по 1992 год, в центре сюжета которого четыре женщины средних лет.
