Нарисую себе счастье
– Отрастут, – всхлипнула мать, а потом сжала меня в объятиях. – Прости меня, родная, прости!
– Да ты то в чем виновата?
– Слабая я, слепая почти. Одни беды со мной!
– Справимся, матушка. Ты доселе нас кормила, теперь я кормилицей буду. Вот что, не плачь, лучше Ильяну рубашку заштопай, а потом отдыхай. А я до тетки Марфы сбегаю, яиц и молока куплю у нее. Будет у нас нынче пир.
И сбежала, потому что от материнских слез в груди жгло огнем. И волосы уже жаль не было.
На крыльце у Марфы сидели пять толстых кошек. Под крыльцом лежала кучка обезглавленных мышей. Кошки, завидев меня, заорали пронзительно и громко.
– Да иду я уже, иду! – раздалось из‑за двери. – Сейчас ужинать будем!
Я сглотнула. Тоже не отказалась бы. Но кошек кормят за дело, они во всей деревне мышей и крыс ловят. Даже не знаю, где и берут. Я ни одной живой за то время, как здесь живу, не видела ни разу.
Впрочем, кошачий ужин на вид мне не понравился: несколько куриных голов, миска с потрохами и тарелка с молоком. Тетка Марфа, расставив угощение возле крыльца, распихала своих подопечных и с любопытством на меня уставилась.
– А чой‑та ты в портках? И с мужиком каким‑то на бричках катаешься?
– И вам не хворать, тетушка. Лекаря матери привезла из города.
– Добре. Матушка твоя уж вся исчахла. Помог лекарь‑то?
– Да.
– А портки зачем?
Я замолчала, не зная, что и сказать. Правду? И кому эта правда в деревне нужна?
– Я в город ходила, – наконец, придумала складную ложь. – Девице одной опасно, а мальчишке куда проще.
– Что же братца не послала?
– Побоялась за него.
– Сколько еще его под юбкой хоронить будете? Пока борода до пупа не вырастет?
– Теть Марф, я чего пришла‑то, – перевела тему я. – Мне б масла, молока да творогу. Я знаю, у вас всегда на продажу есть.
Как бы мне ни хотелось вздорную бабу заткнуть, я улыбнулась, хоть и совершенно неискренне. Она – наша ближняя соседка. Безмужняя, бездетная, с одними только кошками, курами да коровой. У кого своей скотины нет, к ней за молоком и яйцами ходят. Вот и я пришла.
– Как же, есть. И яички тоже собрала сегодня. Сколько тебе надобно? – тетка мигом подобрела, прекрасно зная, что в долг мы не берем никогда, приходим лишь тогда, когда есть деньги.
Цены я хорошо знала, обманывать друг друга было в деревне не принято, поэтому спустя несколько минут я стала прилично беднее, зато в руках у меня была корзина с продуктами на несколько дней.
– Корзинку пусть братец занесет да на крыльце оставит. А ты ль слыхала, что Ульянка из черной избы понесла? Да говорят, не от мужа вовсе, а от скрабейника!
– От коробейника, – поправила я ее. – Врут, наверное.
– А я как сказала? Скраб всякий таскает, скрабейник и есть.
– Скарб.
– Не дерзи старшим, деточка, не доросла еще. Так вот, Михайло, муж ейный детей‑то иметь не может. Два года уж вместе живут, а деточек все не было, а как стал скрабейник в деревню наведываться, так и забрюхатела Улька. Совпадение? Не думаю!
И пальцем мне погрозила.
Я только плечами пожала. С Ульяной, моей, кстати, ровесницей, я не дружила. И от кого у нее будет ребенок, меня вообще не волновало. Хоть от мужа, хоть от коробейника, хоть от черта лысого.
Кстати, о коробейнике: как явится в торговый день, так надобно к нему наведаться и попросить привезти Ильяну новую рубашку. И себе какой‑нибудь зипун, скоро уж похолодает.
Глава 5. Первый рабочий день
Рыжие волосы торчали во все стороны, почему‑то не делая меня похожей на мальчишку. Мне вдруг показалось, что так даже лучше. Живописнее – уж точно. Скрипнув зубами и нахлобучив картуз, я собрала в заплечный мешок немного пожитков: кусок сала, пару ломтей хлеба, несколько головок редиса. Платок носовой, исподнее, старые угольные карандаши. Мало ли, когда я вернусь. Заварила матери целебных трав, растолкала сладко спящего Ильяна и строго наказала не забывать об обеде.
– Вернешься сегодня? – сонно спросил мальчишка.
– Не уверена. Если что – за меня не волнуйся. Я на фабрике буду.
И сбежала огородами, чтобы деревенские не увидели, что я снова в мужских портках щеголяю.
Ноги в старых отцовских ботинках мигом взопрели, и я недолго думая стянула неудобную обувь и дальше поскакала босиком. Все равно – роса. Так лучше будет. Ноги‑то быстрее просохнут, чем ботинки. Пробежала мимо речки, потом полем. Перед лесом уж снова обулась, потому как корни да сучки. Я все же не деревенская баба, что до снега босиком ходит. У меня кожа нежная, тонкая.
В лесу утром страх как красиво. Я села перекусить и воды напиться, взглянула вверх и застыла в немом восторге. В голубых небесах покачивались верхушки деревьев. Шелестел ветер, где‑то заливались птахи. Облака, будто бы запутавшись в ветвях, никуда не спешили. Сколько я так просидела, любуясь? Не ведаю. Очнулась, сунула в мешок нетронутый хлеб с салом и побежала дальше. Некогда мне. Нужно спешить.
Конечно, опоздала.
Ворота фабрики были уже закрыты. Сторож (не тот, что в прошлый раз, другой) из своей будочки взглянул на меня неодобрительно.
– Ты, что ли, Маруш?
– Я, дяденька.
– Во сколько тебе прийти велено было?
– В восемь.
– А сейчас сколько?
– Не могу знать. Часов не имею.
Покачав головой, сторож отворил калитку.
– Заходи, горе луковое. Радуйся, что Хозяин велел тебя дождаться и впустить, как явишься.
Он так и произнес: Хозяин. С придыхом и благоговением.
Вон оно что. Любят тут Казимира Федотовича, почитают.
– В суме что?
