Наследники чужих судеб

– Нет, выйду на работу. Устроюсь в парикмахерскую при «Детском мире» и вернусь в дом престарелых.

– Я не об этом.

– Оставь уже меня в покое. Ты свой материнский долг выполнила, поддержала в трудную минуту.

– Хорошо, я оставлю, – поджала губы мать. Ей было обидно слышать эти слова от дочери. В кои веки она повела себя как примерный родитель, но этого не оценили. – Сегодня же улечу домой. Но через полтора месяца приеду. У меня командировка запланирована, остановлюсь не в гостинице, а в собственном доме. Не против, надеюсь?

После ее отъезда Оля, как и говорила, вышла на работу. Думала, что найдет в ней спасение, но нет. Оказалось, работать с людьми, находясь в состоянии депрессии, крайне тяжело. Тем более с детьми и стариками. Они все чувствуют и начинают нервничать. Раньше Оля могла их успокаивать, отвлекать, заинтересовывать, а через прикосновения делиться своим душевным покоем. Но то раньше…

– Я знаю, куда хочу отправиться, – сказала Оля матери через полтора месяца, когда та приехала в Москву по работе.

– Очень интересно.

– В Крым, к бабушке и Алене.

– Не лучшее решение.

– Почему же? Крым – дивное место, бабушка уже старенькая, нуждается в уходе, а у Алены наверняка есть дети, и я могла бы помогать ей с ними. – Оля дивилась самой себе: почему она раньше не подумала о них? – У тебя есть адрес или хотя бы телефон? Не верю я в то, что ты совсем не общалась со своей матерью. Хотя бы иногда звонила, так ведь?

– Иногда звонила, – нехотя ответила та.

– Можно номер?

– Он вот уже полгода не работает.

– Почему? – Но Оля уже сама понимала причину. – Бабушка умерла?

– Умерла, – эхом повторила родительница.

– И ты ничего мне не сказала?

– Я думала, ты о ней забыла.

– С чего бы?

– С того, что, как родился Адам, для тебя все остальные люди перестали существовать. Ты мне не звонила сама, но это ладно, я была против рождения нездорового ребенка, и ты меня за это не простила, но отец…

– Он тоже советовал сделать аборт.

– Все тебе это советовали. Но с Петром ты не развелась. Ты и сейчас жила бы с ним, не брось он вас с Адамом. Нас же, своих родителей, ты отстранила. А ведь с отцом была очень близка, не как со мной. – Оля хотела перебить, но мама не дала ей и рта раскрыть. Шикнула и ладонью воздух рубанула – заткнула. – О бабушке ты за последние десять лет ни разу не спросила. А могла бы, ведь, по твоему мнению, она жила в Крыму, куда вы с Адамом дважды ездили в санаторий. Не нужна она тебе была… Повторюсь, никто не нужен!

– Ты лишила меня возможности с ней общаться.

– Естественно, виновата я, – с сарказмом проговорила мать. – Кто же еще? Никому не угодила! Плохая дочь, сестра, жена, мать, бабушка…

– Я этого не говорила, – запротестовала Оля.

– Ты красноречиво молчишь, доченька. Может, поэтому я живу за Уральскими горами, а не в столице, куда стремятся ученые всего мира? – Лицо матери оставалось спокойным, голос ровным, поэтому Оле трудно было понять, насколько глубока ее обида. Эта женщина привыкла держать свои чувства в узде и прятать их за грубостью или сарказмом. – Анна Никифоровна скончалась в ноябре прошлого года. Сейчас конец мая. Вот‑вот будет полгода с момента смерти, и это значит, ты сможешь вступить в права наследства.

– Я?

– Именно. Бабушка оставила тебе свой дом. Все бумаги там. – Она указала на ящик под отделением для посуды. – А также ключи. Не знаю, сколько дом стоит, но предположу, несколько миллионов. Три‑четыре?

– Так много?

– Отличное место, много земли, улица газифицированная, а само строение не только добротное, но и в некотором роде историческое. Его построили в начале прошлого века по заказу купца Егорова. В Ольгино сейчас заезжают туристы, и дом можно превратить в ресторан или лавку. Продай его и отправься в тот же Крым. Попутешествуй, поживи в разных городах. Тебе нельзя тут оставаться. Все в квартире, в доме, во дворе напоминает об Адаме. Как и твоя работа (поэтому она и стала ненавистной). И избавься уже от вещей сына! Отдай их в детский дом, а что негодно – сожги.

Она хотела закончить на этом разговор, но Оля остановила маму. Буквально схватила за руку, когда та собралась уходить.

– Почему бабушка оставила дом именно мне?

– Она тебя любила. Не так сильно, как Аленку, но больше, чем меня.

– Вот именно! Для нее твоя сестра была центром Вселенной. Но дом мне, а не ей?

– Алена погибла давным‑давно.

– Что с ней случилось?

– Несчастный случай, – туманно ответила мама. – Но я от тебя это скрыла, потому что не хотела травмировать. Ты и так переживала из‑за нас с отцом, травли в школе, своих фурункулов…

Из‑за них ее и травили. Или, как сейчас говорят, буллили. Дети жестоки, а те, что появились на свет в девяностых, были беспощадны. Завуч школы называл их порождениями хаоса. И боялся учеников, считая их непредсказуемыми. На детей его поколения всегда можно было найти управу: пионерская организация влияла, роно, детская комната милиции. Эти же не имели авторитетов, не считая криминальных, и творили что хотели. Оля поняла, как он был прав, когда родила своего особенного сына. С ним запросто играли обычные дети, доброжелательно общались, старались помочь.

– Времена всегда одни, – не соглашалась с ней мать. – Проявишь слабость – тебя сожрут.

– Но это не так, я же вижу, как сейчас дети общаются между собой…

– Вот именно, видишь. Потому что следишь за ними. И матери других ребят следят. Вы их контролируете чуть ли не двадцать четыре часа. Но когда ваши идеальные дочки и сыночки останутся без надзора, превратятся в волков и овец.

Оля была овцой в детстве. Не самой паршивой и загнанной, но дрожащей. Вполне бойкая, симпатичная, умненькая Оля один раз спасовала, не смогла дать сдачи и на несколько лет стала для одноклассников Пупырой. Так ее обозвала бывшая подружка. Поругались из‑за ерунды, но не смогли помириться, и та отомстила: указала всем на недостаток Оли. То был фурункул на животе, большой, сизый, который она прятала под одеждой. Но экс‑подружка, зная, что тот есть, задрала на физкультуре ее футболку и заорала: «Смотрите, какой мерзкий пупырь!» Оля заплакала и убежала, вместо того чтобы обозвать, послать, двинуть. Отец, когда она рассказала об этом, пожалел, успокоил. А мать отругала.

– Нельзя давать себя в обиду, – говорила она. – Заклюют!

– Как мне нужно было поступить? – лепетала Оля.

– Харкнуть в нее, например!

– И это говорит интеллигентная женщина, – поражался папа. – Кандидат наук. Не слушай мать, Оленька, ты не гопница, чтобы так себя вести.