Натальная карта

Я поднимаю табличку и прикрепляю обратно.

– В ее вещах есть желтые лосины, она любит их, – отвечаю я, но тут до меня доходит… – Почему ее штаны мокрые?

Я даже останавливаюсь, как вкопанный, посреди офиса.

– Видимо, она заигралась и не успела…

– Я скоро буду.

Сбрасываю трубку, делая глубокий вдох, достойный лучшей практики йоги.

Осенью Хоуп будет четыре года, и я не могу даже вспомнить, когда она последний раз не успевала или отказывалась идти в туалет. Этот ребенок с полутора лет снимал свои штаны посреди комнаты и бежал со всех ног, потому что боялся не успеть на свой драгоценный горшок.

Мы все еще работаем над тем, чтоб не сбрасывать свою одежду за милю до туалета, но Хоуп скорее завяжет свой мочевой пузырь, чем сходит в штаны.

Что, черт возьми, происходит в этом детском саду?

– Почему ты стоишь тут, как предмет мебели? – Доносится до меня голос Макса.

Я оборачиваюсь, выходя из своего застывшего во времени состояния.

– Я ухожу. Мне нужно забрать Хоуп.

Лицо Макса приобретает обеспокоенный вид. Хоуп люблю не только я, в ней души не чает каждый, даже если она чаще всего смотрит на всех, как на дерьмо.

– Что‑то серьезное? Надеюсь, это не долбаный член на…

– Нет, – прерываю его, чтобы он не ставил в известность весь офис о членах на коже моей дочери. – Просто у нее сегодня плохой день.

Разворачиваюсь и направляюсь к лифту.

Ком в горле настолько огромный, что мне с трудом удается проглотить слюну. Утренняя тошнота, которую я успешно подавил яблоком, возвращается с новой силой. И дело даже не в том, что тревожность за Хоуп вибрирует в каждой моей клетке. А в том, что мой мозг настолько поврежден, что не различает притворство и ложь, за которыми я хочу скрыть свои недуги. И только в те моменты, когда сквозь серые тона и равнодушие, пробирается то, что действительно меня волнует до глубины души, – все эти язвы выскакивают, как кролики из шляпы фокусника, а я не успеваю запихнуть их обратно, чтобы никто не увидел.

Из‑за спины появляется рука и нажимает кнопку лифта. Макс встает плечом к плечу рядом со мной.

– Для того, чтобы лифт приехал, недостаточно на него смотреть.

– Спасибо, умник. Я рассчитывал на телепорт, – иронизирую я.

– У тебя рассеянный взгляд. Ты принимаешь…

– Макс, – с неприсущей мне грубостью прерываю его я. Сейчас не лучшее время для воспитательной беседы. – Все в порядке.

Нет.

Мне кажется, что каждый божий день я плыву против бурного течения, но гребу чайными ложками. Мой психиатр год за годом усердно протягивает мне весла, но отправляется вместе с ними далеко и надолго. Потому что я не собираюсь принимать никакие таблетки. Есть множество способов справиться с этим без веществ, которые вызовут у меня зависимость.

– Хорошо, как скажешь, – вздыхает Макс, когда мы заходим в лифт.

– Куда ты собрался? Мне не нужен пес‑поводырь.

Макс толкает меня плечом. Я толкаю его в ответ. Он выкручивает мой сосок через ткань рубашки. Нам двадцать девять лет. Мы деремся в лифте, и подозреваю, что когда мне стукнет семьдесят, то это все равно не прекратится.

– Мы наложили запрет на соски ещё в седьмом классе, придурок. – Я отбрасываю его руку, потирая грудь.

– Ты заслужил. День, когда меня перестанут сравнивать с собакой, будет лучший в моей жизни.

– Ты не выкручивал соски Валери, когда она это делала. Хотя кто вас знает, я свечку не держал.

Макс бросает на меня убийственный взгляд, заменяя им все нецензурные слова.

– Так куда ты направляешься? – не отстаю от него я.

Мы выходим из лифта в залитый светом холл, и Макс оглядывается по сторонам, словно выискивает кого‑то за огромными фикусами, стоящими в углу.

– Хлоя должна принести документы. На прошлой встрече мы так и не подписали договор.

Я резко выпрямляюсь и, какого‑то черта, тоже оглядываюсь по сторонам.

– А ты не мог раньше это сказать? – шиплю я на Макса.

Он застегивает пуговицу на пиджаке и вскидывает бровь.

– Ты бы остался в лифте?

– Нет.

– Ее все равно здесь еще нет. Так что, если ты перестанешь гипнотизировать фикус, то вы не пересечетесь.

– Я не боюсь с ней пересечься. – Моя спина становится еще прямее.

– Именно поэтому ты выглядишь так, будто тебе засунули палку в задницу.

– Это у тебя и Леви она вечно там. Я самый расслабленный среди вас, – самодовольно ухмыляюсь я, потому что это правда.

Не сосчитать, сколько в меня прилетело ручек за все время, что я с ними работаю. Никто не производил оценку ущерба, но считаю, что они явно должны что‑то компенсировать.

– Хлоя за твоей спиной.

Я поворачиваюсь так резко, что у меня что‑то щелкает в шее. Боже, почему старость подкрадывается так неожиданно?

Макс смеется, а я хочу оторвать ему голову, потому что никакой солнечной женщины на горизонте нет.

– Я слышал, как хрустнула твоя шея.

– Сколько тебе лет? Пять? – я ворчу, как вредный дед, и потираю шею.

И, какого‑то хрена, все еще стою на месте. Меня ждет Хоуп. Я нужен ей. Нельзя тратить время на нелепую причину, по которой мне хочется увидеть Хлою.

– Почему ты нервничаешь? Знаю, увидеть Хлою спустя столько лет – неожиданно, но мне казалось, что две недели назад вы неплохо уживались в одном помещении.

Да, я все еще ощущаю этот запах солнца, а вид ее красивых ног не перестает мелькать перед глазами. В какой‑то момент начало казаться, что мне все это приснилось. Потому что только во снах или в параллельной реальности я бы позволил себе прикоснуться к Хлое.

Эта девушка никогда меня не привлекала. Она раздражала, надоедала, выводила меня из себя и трогала все мои болячки.

Но почему теперь все иначе?