Натальная карта

Я хватаю с журнального столика ключи от своей новой машины. Радуюсь поездке, как ребенок, и победоносно застегиваю рюкзак.

Мы тратим еще пятнадцать минут на то, чтобы сквозь слезы Хоуп и мою дыхательную гимнастику договориться надеть кеды, а не шлепки с пингвинами, а затем устремляемся навстречу сахарной коме. Я молю Бога и всех святых, чтобы она не решила проверить в рюкзаке Барби‑наездницу, потому что в таком случае истерика из‑за обуви покажется всего лишь легкой встряской.

Хоуп резко останавливается около машины и с умным видом произносит:

– Заколка.

По‑видимому, в нашей семье умна только Хоуп, потому что я ни хрена не понимаю.

– Что?

Хоуп закатывает глаза. Иисусе, она уже научилась закатывать глаза.

– Заколка, – произносит она громче с явным раздражением.

Мой разум лихорадочно пытается найти разгадку. Невидимая лампочка в голове загорается, оповещая о верном ответе.

Долбаная мигающая заколка с Хэллоу Китти. Валери где‑то раскопала эту шутку и последнюю неделю Хоуп не выпускала ее из рук. Она ела с заколкой, спала с ней же, купалась, ходила в туалет, а также цепляла мне на волосы в тех случаях, когда боялась потерять.

– Детка, – начинаю осторожно, – ты же знаешь, что Аннабель не разрешает носить на занятиях такие заколки.

– Только в машине.

Переиграла.

Я считаю от нуля до десяти, чтобы не взорваться, а затем беру ее за руку, и мы возвращаемся в квартиру, где переворачиваем дом вверх дном в поиске проклятой заколки. Потом проходим второй круг шлепок и заканчиваем истерикой из‑за проверки Барби‑наездницы.

Я не строг к своему ребенку, и, скорее всего, какой‑нибудь психолог из тик‑тока сказал бы: «Обращая внимание на истерики детей, вы теряете авторитет в их глазах и даете им поводы для манипуляций». Серьезно? Кто вообще в здравом уме может не обращать внимания на истерику своего ребенка?

Во‑первых, мне дорога моя нервная система.

Во‑вторых, Хоуп может манипулировать мной до конца моих дней, потому что я действительно готов положить весь долбаный мир к ее ногам, если в ответ меня будет встречать яркая улыбка с ямочками на щеках, а не пустое выражение лица.

Если честно, то мне пришлось давно отказаться от всех этих «умных» видео о воспитании, потому что если после них проанализировать свои поступки, то звание «худший отец континента» гарантированно. А я и без того не могу претендовать на золотую медаль за родительство.

Мы быстро доезжаем до места назначения под аккомпанемент страданий Хоуп, вместе с моим «давай просто успокоимся».

И вот наконец‑то наступает сахарная гармония.

Мы сидим в сквере недалеко от балетной студии Аннабель, которую она недавно открыла. Теплый весенний ветер обдувает наши лица, а кусок сахарной ваты вылетает из пальцев Хоуп, застревая в ее волосах. Детский смех разлетается, как звон колокольчиков.

– Не шевелись, – хохочу я.

Мои пальцы пытаются аккуратно достать сладкое недоразумение из кудрей Хоуп, чтобы они не слиплись, и нам не пришлось выстригать ещё один клок волос. На прошлой неделе карамельная конфета уже забрала с собой часть ее шевелюры.

Подобно саперу, я успешно справляюсь извлечением сахарной бомбы и протягиваю фанту Хоуп. Она делает глоток через трубочку, а затем начинает извиваться на своем месте с широко распахнутыми глазами.

– Колючая! – ее голос переполнен радостным возбуждением. – Ещё!

В моей груди разливается тепло, смывая тягость и дерьмовое послевкусие от событий сегодняшнего дня. Хоуп щурится от солнца, придающего золотое свечение ее кудрям. Она похожа на ангелочка с тех открыток на День святого Валентина.

– Папочка, тренировка, нам пора.

Иногда я думаю, что мой ребенок ответственнее меня.

– Верно, пойдем.

Она спрыгивает со скамейки, берет меня за руку, и мы идем в студию. Я смотрю на наши ладони, все еще удивляясь этому контрасту: большая – маленькая. Все еще удивляясь, что я отец.

Родитель, являющийся для нее гарантией безопасности, надежности, чертовой нерушимой крепостью. По крайней мере, вот таким я должен быть. А не тем, кто встречает новый день и сажает всех своих демонов на цепи, чтобы они не утащили его на дно.

Мы приходим в балетную студию. Аннабель прощается поклоном с детьми из предыдущей группы, а когда замечает нас, машет рукой. Хоуп оживает, слегка приподнимая уголки губ.

– Привет, как ваши дела? – Аннабель целует Хоуп в щеку, а затем обнимает меня.

– Я хочу окунуть в слайм всех детей, их родителей и воспитателей в детском саду. Чтобы они до конца своих дней доставали это дерьмо из волос,  – шепчу ей на ухо, пока мы не успели разорвать объятия.

– Очень… антистрессово, – шепчет она в ответ.

Аннабель отстраняется и просит свою помощницу проводить Хоуп в раздевалку. Я целую свою девочку на прощание, нашептывая ей слова успокоения. Кто‑то скажет, что эта чрезмерная забота до хорошего не доведет, но у меня не получается иначе. Как и любой родитель, я бываю с ней строг. Редко, но бываю. В такие моменты я превращаюсь из «папочки» в «папу».

– Я обязательно вернусь. Обещаю, – произношу слова, в которых она нуждается.

Я ни разу не бросал ее, но, по какой‑то причине, Хоуп, как и мне, нужно это проговорить.

– Что случилось? – интересуется Аннабель, когда мы остаемся наедине.

Я запускаю руки в волосы и присаживаюсь на диван, расположенный около входа в балетный класс.

– Третий раз за неделю меня вызвали в детский сад, потому что чертов Билл перевернул на нее ведро песка.  Ведро, которое дала ему Хоуп, потому что подумала, что он хочет с ней поиграть. Она пошла на контакт, а в ответ получила гранату. В понедельник Алиса или Мелиса, я уже запутался в этих именах, перекрасила волосы Эльзы в черный, а затем оторвала ей голову со словами: «Мама говорит, что все блондинки – тупые шлюхи». Откуда вообще пятилетний ребенок знает о шлюхах? И, напоминаю, Хоуп блондинка, – выдыхаю я сквозь зубы.

Аннабель садится рядом со мной и сжимает мою ладонь.

– Мне не нужно напоминать, что она блондинка. Я знаю ее с первых дней жизни.