Неправильный диверсант Забабашкин
«Увидел и сам рассказал об этом чекисту. Сейчас же из слов Апраксина получается так, что Воронцов с умыслом надел эти сапоги на одного из своей группы предателей и показал их мне. А зачем? Хотел сойти за своего? Чтобы я ему больше доверять стал? Чушь! Я кто? Генерал? Маршал какой‑нибудь? Зачем ему это? Какой профит он с этого мог бы получить? Да никакого! Поэтому всё сказанное – это подгонка фактов и явно какая‑то ошибка!»
Так как версия была крайне слабая, решил о мотивах того разоблачения поинтересоваться у Апраксина.
– И на хрена ему это было нужно? Какую цель он тем разоблачением преследовал?
– Так чтобы втереться в доверие! – пояснил боец.
– К кому? К нам?
– К нам. В смысле не к тебе или ко мне лично, а ко всем нам: комдиву, к его заместителю и штабу.
Скрывающийся за личиной Воронцова презрительно фыркнул и процедил:
– И что же я хотел, по‑твоему, сделать?
– Откуда мне знать? Вероятно, собирался в наши ряды дальше внедряться.
– Бред! У тебя нет никаких доказательств. Одни предположения.
– Это ты прогадал, товарищ лейтенант госбезопасности, или кто ты там по их званию? Как тебя звать‑величать? Штурмбанфюрер какой‑нибудь? Или не дослужился ещё?
– Это бред, я не враг! Лёшка, не слушай его. Он нас на мушке держит, а не я. Значит, он предатель и есть. Либо предатель, либо сумасшедший! Мы же с тобой ещё с Троекуровска знакомы. Вместе же из больницы выходили. Помнишь, как грузовик угнали?
– Помню, – кивнул я и посмотрел на Апраксина. – И немцев мы ещё при этом уничтожили и захватили.
– А ты, Лёшка, его не слушай. Он всё складно поёт. Знаю я, как вы оттуда выходили, ты же нам сам рассказывал. Но там всё было шито белыми нитками! Напомнить? – горячо заговорил боец и, не дожидаясь моего согласия, продолжил: – Ты без сознания в больнице Троекуровска был. Так?
– Да. Там я его впервые увидел. Хотя он…
– Вот именно! Вспомни, как ты о нём вообще узнал. Помнишь? А я тебе напомню твои же слова. Ты его не узнал, а увидел в больнице первый раз. Это он тебя убедил, что вы с ним и ранее были знакомы. Я помню, как ты рассказывал эту историю. Он говорил тебе, мол, это он тебя с линии фронта возвращает домой. Что, мол, вёз он тебя на вокзал и вы под бомбёжку попали. А после этого, мол, в госпитале оказались и случайно в подвал провалились. Так?
– Так оно и было. Что ты тут сочинить пытаешься?! – прорычал чекист, который, очень вероятно, никаким чекистом не являлся.
– Да замолчи ты! – оборвал его Апраксин и продолжил пояснение: – Так вот, наврал он тебе тогда, Ляксей. Узнал, что ты ничего не помнишь, и решил этим воспользоваться. Ты ему нужен был. Понимаешь? Нужен!
– Зачем? – спросил я.
– Для алиби.
– Гм, алиби?
Я покосился на Воронцова.
Тот ожидаемо ответил:
– Говорю тебе, он всё врёт. Я был контужен и ранен, как и ты. Мы же вместе ранение получили. Вместе проходили лечение. Не верь ему, Забабашкин.
Апраксин на это только усмехнулся.
– Видал, как заливает? Со смеху умереть можно, вражина гадская! – И вновь замахнулся на немецкого диверсанта прикладом.
Это мне и было нужно. Я мгновенно прыгнул вперёд, сокращая дистанцию, и с размаху локтем ударил Апраксина в нос.
От боли тот выронил винтовку, но я успел её перехватить, сделал кувырок через голову и, развернувшись, направил оружие на подозреваемого в предательстве чекиста, который в это время уже вскочил на ноги, сказал:
– Не двигаться!
– Забабашкин, ты что?! Тоже с ума сошёл? Это ж я! – немедленно заговорил псевдо‑Воронцов.
– Разберёмся! А пока сядь на место, – казённым тоном приказал я, перевёл ствол «мосинки» на Апраксина и сказал: – И ты тоже, Роман Петрович, присаживайся, на чём стоишь.
Боец, зажимая нос, из которого шла кровь, исподлобья набыченным взглядом посмотрел на меня, сплюнул на траву и сел на поваленный ствол дерева. Метрах в трёх от него на том же дереве расположился наш бывший командир.
– А теперь, граждане, давайте спокойно поговорим и наконец выясним, кто из вас двоих шпион и кто сумасшедший, – стараясь говорить как можно жёстче, произнёс я, при этом на всякий случай отойдя на пару шагов назад.
– А тут и говорить нечего – Апраксин враг! – моментально сказал псевдочекист.
– Я?! – возмутился боец. – Да ты совсем, что ль, умом тронулся?! Я раненый в бою!
– Я тоже! – Тот, кто был чекистом, показал на своё плечо.
Апраксин натужно засмеялся.
– Это разве ранение? Тебя Якименко при переправе через реку специально так аккуратно ранил, чтобы ни один важный орган не был задет.
– Специально?! А у тебя что, задеты органы? Ты тоже ранение в грудь получил.
– Не задеты! Но меня снайпер немецкий подстрелил, а тебя твой дружок‑камрад аккуратненько так подрезал. Есть разница!
Эти два гражданина стали разговаривать так громко, что не было сомнений в том, что в тихом лесу мы слышны за многие десятки, а то и сотни метров.
Решил ругань пресечь.
– Граждане, своими возгласами вы привлекаете внимание врага. И нет сомнения в том, что тот, кто вопит громче всех, тот с большой вероятностью и является немецким диверсантом, ибо делает всё для того, чтобы быть услышанным поисковыми группами противника, кои, без сомнения, шастают сейчас по округе! А потому, кто ещё раз громче всех крикнет, тот будет автоматически признан немецким диверсантом и получит от меня подарок в виде пули. Сами знаете, я стреляю неплохо, а уж с такого расстояния вообще вряд ли промахнусь. Так что, прежде чем впредь заорать, настоятельно советую перед этим всё ещё раз хорошенько обдумать.
Вероятно, тон мой был в должной мере зловещим, и оба сидевших передо мной человека поняли, что я не шучу. Поэтому тут же замолчали, синхронно кивнули и тем самым дали мне понять, что с условием договора согласны и шуметь не будут. И это было именно то, что нужно, чтобы максимально корректно разобраться в сложившейся ситуации.
Решил вернуться к прерванной из‑за экспроприации винтовки теме.
– Так что ты там, Роман Петрович, говорил про машину, на которой я с Воронцовым выбирался из больницы Троекуровска?
– А то и говорил, что враньё всё это, – насупленно произнёс тот, поглаживая разбитый нос.
– Конкретней!