Неправильный диверсант Забабашкин

Глянув на приближающуюся колонну, стиснул зубы – остановить её я не мог. И не только потому, что в её составе находились исключительно бронированные машины и танки, а потому, что двигались они относительно меня строго боковой проекцией. А если учесть, что все люки оказались задраены и ни одной живой души на броне видно не было, то даже механикам‑водителям и их командирам я не мог заслать порции свинца в смотровые щели. И из всего этого следовало только одно – нужно немедленно взлетать! Немедленно!

Я осознал, в какой капкан угодил, и мне предстояло принять непростое решение. Получалось так, что на одной чаше весов были моя жизнь и моя судьба, а на другой – жизнь измученных и израненных бойцов, судьба отряда. И, разумеется, в данной ситуации я принял единственное верное решение. Убедившись, что наш лётчик из кабины смотрит на меня в бинокль, начал одной рукой показывать в сторону приближающихся немцев, а другой сигнализировать, чтобы они улетали.

Старший лейтенант Тамбов вначале не понимал, что я показываю, и в ответ на мои взмахи сам призывно махал мне рукой, мол, беги сюда, что ты там расселся, – но потом, наконец, всё понял, оглянулся и убежал докладывать. Уже через десять секунд он был у двери, в которой стоял Воронцов. Чекист выслушал старшего лейтенанта, поднёс к глазам бинокль и посмотрел в ту сторону, откуда приближались немцы. Очевидно, увидев их, сразу же отдал какие‑то команды Тамбову и посмотрел в бинокль на меня.

Я вновь показал, чтобы они взлетали.

Лётчик убежал, вернувшись на место пилота, а из самолёта, держась за грудь и морщась от боли, выпрыгнул Апраксин. Еле‑еле передвигая ногами, он подбежал к машине немецкого генерала и сел за руль. Я и понять ничего не успел, а Садовский и Воронцов уже запрыгнули на пассажирские сиденья. Секунда – и машина рванула с места, направляясь ко мне.

– Дорогие вы мои! Что вы делаете?! Мы же с вами и на ней не успеем!– сквозь зубы и застилающие глаза слёзы прорычал я, как будто они могли меня услышать.

Вытер глаза рукой и тут заметил, что очков у меня на голове нет, а при этом я довольно сносно вижу.

Удивлению не было предела.

«Неужели зрение вернулось? С другой стороны, врачи же мне говорили, что через пару недель всё восстановится. Так значит, они были правы, и я наконец смогу видеть нормально, – пронеслись в голове мысли, но я от них тут же отмахнулся. – Потом буду с этим разбираться. Сейчас нам главное отсюда свалить!»

Посмотрев на неумолимо приближающиеся танки, стал прикидывать по времени. Успеем мы вернуться, запрыгнуть в самолёт и улететь или нет? При сравнении скорости немецкой колонны, расстояния до аэродрома и скорости мчащегося ко мне автомобиля становилось очевидным, что шансов у нас очень мало. Да что там мало, их практически нет.

Однако отказываться от спасения не собирался. Шанс выбраться ещё оставался, и я должен был им воспользоваться.

Пока мои товарищи направлялись ко мне, я решил не сидеть сложа руки и ждать, а прицелился и открыл огонь по первым, рвущимся к КПП бронированным машинам неприятеля. Не имея возможности поразить водителей, стрелял по бензобакам и тем навесным бакам, что были закреплены на бортах и на крышах – любой танк очень прожорлив и часто просит добавки.

Ведя огонь, я прекрасно видел, что пули поражали бензобаки бронемашин, но увы, здесь и сейчас к такому бою я готов не был и, соответственно, не имел нужного вида патронов. Бронебойно‑зажигательные патроны, скорее всего, в небольшом количестве в наличии у меня имелись, но проблема заключалась в том, что они все вперемешку с другими видами боезапаса распиханы по всем карманам, поэтому найти их сейчас можно было только случайно.

Последним выстрелом четвёртой обоймы, мне, наконец, удалось поразить следующий третьим в голове колонны бронетранспортёр. Пуля воспламенила жидкость, находящуюся в бензобаке, он вспыхнул и задымился, однако на продвижении остальной техники это практически не сказалось. Остановившийся бронетранспортёр просто объехали по обочине и продолжили дальнейшее движение. Когда следующие позади танки объезжали подбитый броневик, я прицелился и хотел поразить в смотровую щель механика‑водителя, но в этот момент пришлось отвлечься на перезарядку, и мгновение, в которое моя пуля теоретически смогла бы достать врага, было упущено. Остальные мои выстрелы и вообще не достигали желаемого результата – топливо из пробитых баков бронированной техники хлестало ручьями, но это никак не могло остановить приближение смертельного врага.

Тем временем легковушка с моими боевыми товарищами уже миновала облагороженную часть аэродрома, и когда закончилась дорога, сидевший за рулём Апраксин не сбавил скорости и управляемый им автомобиль вылетел на поле, по которому шла дорога к аэродрому. Едва из‑под бампера «Хорьха» вверх взлетели клочья земли, я понял, что сейчас что‑то произойдёт. Так оно и случилось. Тяжёлая машина промчалась по траве ещё около пятидесяти метров и, закопавшись в грунт, встала, забуксовав. И это было неудивительно, ведь дожди шли уже не один день, почва за это время, изрядно насытившись влагой, превратилась в топь. Как Апраксин ни выворачивал руль, как ни прибавлял обороты двигателя, но автомобиль с места сдвинуться больше не мог. Колёса машины с каждой секундой зарывались всё глубже и глубже в землю, а все мы с этими уходящими мгновениями начинали понимать, что с рёвом мотора закапываются и наши мечты о выходе из окружения.

Мои верные боевые товарищи не бросили меня. Они поспешили мне на помощь. И теперь из‑за меня они будут вынуждены дальше терпеть боль, страдания, а быть может, и вскоре погибнут.

Воронцов и Садовский, выскочив из дверей, безуспешно попытались вытолкнуть автомобиль, но тот зарылся слишком глубоко. К тому же легковые машины этого времени были не чета тем, что будут производиться в светлом будущем, и весили более двух тонн. Становилось очевидным, что и моя помощь в освобождении Horch‑901 вряд ли хоть как‑то изменит ситуацию. К тому же Апраксин, вероятно, к этому времени перегрел двигатель или вовсе сжёг сцепление, потому что машина стала реветь ещё громче, а из‑под капота повалили клубы белого пара.

Я перевёл взгляд на самолёт, с него – на неуклонно приближающиеся танки, и понял, что для использования последнего шанса на спасение жизни отряда остались считаные секунды.

«Не взлетят сейчас – не взлетят никогда!»

Кажется, это понял и Воронцов. Он также повернулся к самолёту и стал жестикулировать руками, показывая, чтобы Тамбов немедленно взлетал. Садовский к нему присоединился. Апраксин же вышел из машины и, подойдя к капоту, схватился за голову, вероятно, осознав наше теперешнее безвыходное положение.

С болью в сердце я вновь сфокусировал зрение на нашем пилоте. И увидел, как тот посмотрел в бинокль на Воронцова, затем на меня (к этому времени я тоже стал жестами показывать, чтобы самолёт улетал), кивнул нам, передал бинокль и что‑то крикнул себе за спину, в салон. Вскоре дверь самолёта была закрыта, и летающая машина медленно двинулась по взлётно‑посадочной полосе. С каждым мгновением железная птица набирала скорость, и уже через минуту я смотрел ей вслед и видел, как она, прячась за серыми облаками, уходит на восток, в сторону фронта.

«Что ж, хоть кому‑то удастся уцелеть», – философски заметил я, отмечая тот факт, что немцы по самолёту не стреляли.