Несбывшаяся жизнь. Книга первая

– А ключи? – спросил Дымчик. – Ключи‑то она не оставила.

– А что тут воровать? Да и вряд ли здесь у соседей воруют. Хотя кто их знает, эту публику.

– А шуба, Лиз? Мне что, ее обратно тащить? Потом тайком на вешалку у дяди вешать?

– Сам виноват. Идиотская затея, я сразу сказала! И шубу спереть, и сюда притащить. И ей подарить! Глупость какая!

– Да пропади она пропадом! – Он пинком загнал сумку в угол комнаты. – Все, валим отсюда!

На улице было холодно, но ветер стих, усердно наметав новые горы снега.

Лиза поежилась: бррр! Как можно здесь жить? Как можно к этому привыкнуть?

Мела поземка, дороги были не чищены (да и вряд ли их чистят), и они с трудом доползли до центральной, проезжей.

Голосовали, но машин было мало, а проезжающие не останавливались.

– Дымчик, мы здесь околеем!

– На полу не околели, так здесь дуба дадим, – кивнул он. – Вот ведь попали!

Наконец притормозил небольшой крытый грузовичок, и они забрались в кузов.

В здании вокзала было тепло, и, выпив чаю и съев по холодной и твердой как камень котлете, слегка отогрелись.

Знакомая буфетчица – все та же Красная Шапка – смотрела на них с подозрением и наконец не выдержала.

– Что так коротко погостили? – спросила она. – Плохо приняли?

– Нормально, – ответила Лиза. – Просто надо домой. Вы не в курсе, когда первый на Москву?

– Лильку ждите, – бросила буфетчица, – кассиршу. Скоро придет. Сына побегла кормить, он у нее болеет. Покормит и придет. Но первый, кажется, пятичасовой. Тот, что с остановкой.

Сели на деревянные неудобные стулья, взялись за руки и… уснули.

Разбудила их буфетчица.

– Эй, народ! – тормошила она их за плечи. – Просыпайтесь! Лилька пришла. Бегите за билетами, а то тут и останетесь. Тоже мне, спят как младенцы!

 

9

 

Билеты были только в общий, но они обрадовались и этому. Неужели скоро они будут дома, в Москве? Здесь, в этом ужасном поселке, в зачуханном буфете с немытыми окнами, провонявшем селедкой и тошнотворным кофе, в это не верилось.

Поверилось в поезде, когда они, держась за руки, улеглись на верхних полках напротив друг друга.

Снизу на них неодобрительно смотрели попутчики – по виду семейная пара.

– Чудики, – шепнула тетка мужу. – Странные какие‑то.

Муж повел плечом.

– А чего странного? Просто молодые…

Попутчики почти без передышки жевали. Аппетитно ломали пресловутую жареную курочку, лущили отварные яйца, крупно резали пахнувшую чесноком колбасу. Дымчик глотал слюну и бросал жалобные взгляды на Лизу. Ей тоже хотелось есть, но с собой была только захваченная из Москвы пачка печенья и шоколадка «Аленка» – купить в буфете что‑нибудь с собой, тех же бутербродов, не сообразили.

От печенья с шоколадкой есть захотелось еще сильнее.

Лиза, свесившись с полки, поинтересовалась, есть ли в поезде ресторан или хотя бы буфет.

– Мы не знаем, – недобро фыркнула тетка и с вызовом добавила: – Лично у нас все с собой! Свое, домашнее! Мы по общепитам не ходим!

Муж осуждающе посмотрел на нее, помотал головой и задрал кверху голову.

– Проголодались, ребята?

– Угу! – бросил грустный Дымчик. – Да и вы способствуете! То котлетами воняете, то колбасой!

Лиза занервничала, что назревает скандал.

Но нет, скандала не случилось. Муж захохотал, а после его воспоминаний («Тонь! А как мы, молодыми? Помнишь, из Севастополя ехали и жрать хотелось… А денег не было – все прогуляли!») – разжалобилась и недобрая тетка.

Вспомнила былое счастье, даже глаза увлажнились, – и принялась угощать молодежь. Положила на газету два яйца, два здоровенных, с ладонь, пирожка, оставшуюся котлету и куриную лапу. Представилась Тоней. Муж оказался Петровичем.

– Слезайте, – кивнула Тоня, – поешьте, а то и вправду, не ровен час, сознание потеряете!

Добрый Петрович сходил к проводнице и принес четыре стакана чая.

– И уж нас извините, – вздохнула Тоня, глянув на мужа, – любим мы поесть, да, Петрович? Прям любимое дело!

Дымчик не ждал повторного приглашения: моментально соскочил со своей полки, потер руки и жадно схватил котлету.

Смущенная Лиза взяла пирожок. Он оказался с капустой, ее любимый.

За чаем разговорились.

Оказалось, что едут они в Подмосковье, в Троицк – к родне, на свадьбу к племяннице.

– Ну и Москву посмотреть, ни разу не были! Жизнь прожили, а ни в Москве, ни в Питере не были, стыдоба, – смутился Петрович. – Да и вообще нигде не были, только рядом со своим городком да два раза в санатории, от завода. Один раз на Урале, второй в Белоруссии. Вот и все путешествия.

Тоня рассказала, что на Севере они почти всю жизнь.

– Смолоду, так что привыкли. Хотя родом с Рязанщины. Тут, на Севере, всю жизнь, родили двоих детей, дочку, – тут она вздохнула и коротко глянула на мужа, – и сына.

Петрович опустил глаза.

– Сын удачный, непьющий, недавно женился, – с нотками гордости рассказывала Тоня. – Девочку взял неместную: привез после армии из Краснодарского края. Снохе, конечно, тяжело – суровый климат. Рвется домой, к родне, теплу… Говорит, что море было близко, два часа езды, – и принимается плакать. Наверное, уедут, и мы их понимаем, – снова вздохнула она. – Не всем у нас нравится, не все приживаются. А там дом, сад, родня… Ну, пусть едут, а мы будем доживать, где привыкли.

И тут Тоня заплакала.

– А как мы без них? Не представляем… Сын – помощник, чуть что – рядом. А тут останемся на старости лет, да и внуки…

Петрович скорбно молчал.

– А дочка? – спросил Дымчик. – У вас же еще дочка? Или тоже уехала?

– Считай, что ее нет, – резко отрезал Петрович и, взяв газету, улегся на полку.

Лиза с Дымчиком переглянулись. Видимо, с дочкой было что‑то не так, но больше вопросов не задавали.

«Скорее отсюда», – думала Лиза, глядя в окно.

От этого стылого холода, от злющих ветров, от необъятных сугробов.

От матери, которая так и не обняла ее, не прижала к себе, не покаялась.