Неуловимая подача

– Не ругайся при моем племяннике.

– Это твой самый любимый человек в Майами, – невозмутимо произносит Миллер из коридора.

– Какой сексуальный голос, – шепчет братец, и я раздражаюсь, потому что он это заметил.

Исайя открывает дверь, небрежно облокачиваясь на косяк и загораживая мне вид на девушку в коридоре, но я вижу, как его спина напрягается, а затем он поворачивает ко мне голову с отвисшей челюстью и широко раскрытыми карими глазами.

Я знаю этого парня лучше, чем он сам, поэтому нетрудно понять, что он молча спрашивает, почему я не сказал ему, что Миллер – это та самая девушка, в которую он влюбился, увидев ее сегодня утром в лифте.

– Исайя, это Миллер. Миллер, это Исайя. Мой брат.

– Два по цене одного. Прикольно, – слышу я ее голос, но по‑прежнему не вижу ее, потому что мой брат так и застыл на пороге.

– Я дядя, – наконец выпаливает он.

Она смеется, и этот глубокий горловой звук заставляет меня возбудиться.

– Я это поняла, когда мне сказали, что ты брат.

– Исайя, подвинься.

– Да. Добро пожаловать. Заходи. – Он приглашает ее войти внутрь, как будто это его комната. – Могу я тебе что‑нибудь предложить? Воды? Перекусить? Мой номер телефона?

Миллер полностью его игнорирует.

Как только он отходит в сторону, она появляется в поле моего зрения, по‑прежнему одетая в обрезанный комбинезон, и я не совсем понимаю, что меня так привлекает в ее бедрах, но они полные и мускулистые, как бывает после долгих лет игры в софтбол.

И я не могу перестать представлять, как блаженно они бы обхватывали мою талию. Или, что еще лучше, мое лицо.

Но потом я вспоминаю, что я сейчас думаю о дочери Монти, и мне приходится закрыть глаза, чтобы не смотреть на нее.

– Папочка‑бейсболист, ты в порядке?

Исайя хихикает.

Я резко открываю глаза и вижу, что она смотрит на меня так, словно со мной что‑то очень, очень не в порядке, и, очевидно, так оно и есть, раз я так смотрю на эту женщину.

Она малость не в себе.

– Да. – Кашлянув, я киваю в сторону ребенка, развернувшись, чтобы тот тоже мог увидеть новую няню.

– Привет, Макс, – говорит Миллер, и ее взгляд смягчается.

Та необузданная девчонка, которую я видел сегодня утром, сейчас стала спокойнее, возможно, ради Макса, а может быть, и ради меня, я не уверен, но мои сомнения по поводу ситуации отчасти ослабевают.

Макс краснеет и утыкается мордашкой в изгиб моей шеи, при этом сбивая с головы свою бейсболку. Он стесняется, что совсем не похоже на его отчаянное стремление дотянуться до Миллер этим утром, но он ее не боится, как это бывает с большинством незнакомцев. Я думаю, он просто осознает ее внимание, и, хотя он делает вид, что не замечает его, оно ему нравится.

Впрочем, в глубине души мне приятно, что мой сын утыкается в меня, несмотря на то, что его зовет по имени красивая девушка.

– Он стесняется.

– Все в порядке, Макс. Обычно я произвожу на мальчиков именно такое впечатление.

Я перевожу взгляд на Исайю. Пример – мой братец, который молча застыл на кухне, как загипнотизированный.

– Может, нам стоит показать Миллер все твои вещи? – спрашиваю я сына.

Макс тянется к бейсболке, чтобы прикрыть розовеющие щечки, но она валяется на полу, так что из‑под руки прекрасно видна его легкомысленная улыбка.

– Давай, Букаш, – Я забираю у него пустой пауч и кладу его на кухонный стол, а потом ставлю сына на ноги.

– Букаш?

– Это его прозвище. Когда я увидел его в первый раз, на нем был комбинезон с пастельным принтом в виде жучков. Так что «Букашка» вроде как к нему прилипло.

Макс держит меня за обе руки и делает медленные, неуверенные шажки в сторону кухни, а я позволяю ему поддерживать равновесие.

– Он еще не умеет ходить?

Я резко поворачиваюсь к Миллер, ожидая увидеть осуждающий взгляд, который сопровождал бы ее заявление, но его нет. На самом деле в ее тоне тоже не было ничего осуждающего.

Это моя особенность – думать, что другие оценивают мои родительские способности или успехи моего сына. Ему пятнадцать месяцев. Может, ему уже пора начать ходить. Может, ему пора добавить в свой словарный запас больше слов. Я, черт возьми, не знаю. Честно говоря, я не хочу этого знать, потому что делаю все, что в моих силах. Я плохой родитель? Возможно. Но он здоров, и я стараюсь.

– Пока нет. Но это может случиться со дня на день. – Я снова переключаю свое внимание на Макса, который продолжает нетвердыми шажками идти на кухню, не позволяя ей увидеть на моем лице беспокойство из‑за того, что я провалил отцовское дело.

– Очень даже мило. Я рада, что мне не нужно беспокоиться о том, что он от меня сбежит, – смеется она.

Взглянув на нее, я замечаю, что она с мягкой улыбкой наблюдает за моим сыном. Она не осуждает нас. Она не осуждает меня.

– Но он чертовски хорошо ползает. – Я отпускаю руки Макса, и он сразу же садится на пол и начинает ползти. – Большую часть времени он будет ползать на четвереньках.

– Как и пристало всем мужчинам.

Исайя напоминает о своем существовании детским визгливым смехом.

– А она мне нравится, – говорит он.

– Ну, по крайней мере, хотя бы одному из мальчиков Родезов я нравлюсь.

– Двум, – вставляю я.

На ее лице мелькает замешательство и, возможно, проблеск надежды.

– Второй – Макс.

Она заливается смехом, и этот чертов звук кажется мне таким раздражающе сексуальным, что мне приходится закашляться и отвернуться от нее.

– Номера экстренных служб, – говорю я, указывая на список, прикрепленный к холодильнику. – Мой номер. Номер координатора поездок команды. Стойка регистрации отеля. Местная больница…

– Ты добавил 911.

– Это номера экстренных служб.

– Я уже догадалась.