Неуловимая подача

– Кай, – выдыхает она. Ее голос звучит мягко, и по одному только тону я могу сказать, что мне не понравится ответ, который я сейчас получу. – Этим летом у меня много дел, из‑за которых я слишком нервничаю. Я не могу справляться с твоим стрессом в придачу к своему собственному. Я считала, что смогу сделать это для своего отца, хотела сделать это ради него, но не думаю, что у нас что‑то получится. – Она успокаивающе улыбается мне. – У тебя потрясающий ребенок. Ради вас обоих, я надеюсь, ты научишься отпускать поводья.

Проклятие.

У меня так много вопросов, которые я хочу задать. Из‑за чего она нервничает? Что я могу сделать, чтобы она передумала?

И есть еще одна часть этого уравнения – Монти.

Боже, мой брат был прав. Я сварливый придурок, потому что кто еще мог все испортить? Монти был так добр ко мне и к моей семье, и все, чего он хотел, – это провести лето со своей дочерью.

И мой сын. Проклятие. Моему сыну она понравилась.

Сколько ночей я не спал, гадая, как на него повлияет то, что он вырос в мужской бейсбольной команде? Впервые за его короткую жизнь ему по‑настоящему понравилась женщина, он почувствовал себя с ней комфортно, а я своей дурью ее отпугнул.

Я наблюдаю за тем, как Миллер уходит по коридору, смотрю, как она заходит в лифт, и не перестаю удивляться тому, что всего несколько часов назад я желал, чтобы она ушла, а теперь, когда это произошло, я отчаянно хочу, чтобы она осталась.

Миллер

– Пап, не нужно стелить диван. Сегодня я буду спать в своем фургоне.

Наклонившись, чтобы дотянуться до пальцев ног, я разминаю спину, нуждаясь в отдыхе после двадцатичетырехчасовой поездки. Последнее, что я хочу делать после такого долгого сидения, – это спать на диване. Матрас в моем фургоне гораздо удобнее.

– Ты можешь занять мою кровать, – настаивает он.

– Я не буду спать на твоей кровати.

– И ты не будешь спать в своем фургоне в центре Чикаго.

Я смиренно вздыхаю.

– Может, разберемся с этим позже?

– Идет. Как прошла поездка?

– Хорошо. Легко.

– И как долго ты пробудешь в городе?

Я ждала подобного допроса, но, что бы я ни сказала, папа не станет слушать. Да, я согласилась приехать в Чикаго из Майами лишь для того, чтобы успокоить его, но мои первоначальные планы постепенно доехать до Западного побережья остались в силе. Большую часть времени он будет проводить на поле или в других городах во время игр, так какой мне смысл торчать в Чикаго, если я не поеду с ним, чтобы помочь с Максом?

Он расхаживает по кухне, доставая продукты, хотя знает, что через две минуты после начала готовки я все возьму на себя. Эммет Монтгомери великолепен во многих вещах, но приготовление пищи в это число не входит.

– Хочешь поговорить о том, что произошло прошлой ночью? – спрашивает он.

– Не‑а.

– Ладно. Давай все равно об этом поговорим.

– Кай – это уже слишком, – быстро выпаливаю я. – У этого парня нет ни капли спокойствия.

Отец стоит у плиты и разбивает яйца на сковороду. Его спина вздрагивает от смеха.

Я без колебаний подхватываю этот смех.

– Тебе следует потренироваться, – говорю я ему, выуживая из яичницы скорлупу, пока она не зажарилась.

– Скажи спасибо, что я ужасен на кухне. Это причина, по которой ты делаешь в своей жизни что‑то настолько удивительное. Обложка журнала «Еда и вино», Милли? Невероятно.

Его голос, как всегда, сочится гордостью, но я стараюсь не слишком много думать о статье или награде, которую я только что получила. Мне нужно вернуться на кухню и попрактиковаться, чтобы никто не дышал мне в затылок.

Возможно, это и к лучшему, что помочь Каю слишком сложно. У меня есть другие дела, на которых мне нужно сосредоточиться.

Я забираю у отца лопатку, официально принимая командование на себя.

– Мы можем поговорить о чем‑нибудь другом, кроме выпечки?

– Конечно. Давай поговорим о Кае.

– Да легко.

– Что случилось прошлой ночью?

Я бросаю на него многозначительный взгляд.

– Я просто хочу, чтобы ты знал, что у тебя ужасный вкус на людей, потому что твой любимый игрок – самый плохой. Он сказал, что не желает знакомиться со мной поближе после того, как я целый день ухаживала за его сыном.

Потом он звонил мне бесчисленное количество раз, но я не стала слушать голосовые сообщения. Я предполагаю, что они были отправлены под давлением моего отца, и я не собираюсь выслушивать его вынужденные извинения.

Достав из холодильника несколько фруктов, я нарезаю их, не спуская глаз с нашей яичницы и одновременно засовывая пару ломтиков хлеба в тостер, снова погружаясь в заботу об отце, как делала это в детстве.

– Он немного усердствует с опекой, – признается отец.

– Это еще мягко сказано.

– И он привык все делать сам. Он практически вырастил своего брата, а он всего на два года старше Исайи.

Стоп. Что?

Мое внимание переключается на отца, но я быстро отвожу взгляд. Он любит Кая, а я в своей мелочности не хочу знать почему.

– Ему приходится нелегко, Миллер. Он единственный родитель Макса и, возможно, лучший питчер, которого я когда‑либо видел, не говоря уже о том, что я его тренирую. Жизнь в ГЛБ для отца‑одиночки практически невозможна.

Он и не подозревает, каким тяжелым грузом ложатся мне на грудь эти слова. Я носила их с собой годами, прекрасно понимая, от чего он отказался ради меня.

Мой отец тоже играл в Главной лиге до того, как я появилась на свет, но, в отличие от Кая, став родителем‑одиночкой, он покинул лигу и поселился в маленьком городке в штате Колорадо. Работал тренером в паршивом колледже с почти нулевым бюджетом. Остался, когда начали поступать более выгодные предложения. Растил меня один. Каждый вечер был дома. Приходил на все школьные мероприятия, на все мои игры в софтбол.