Неупокоенные

Мог ли Митя убежать достаточно далеко, чтобы Даша не сумела отыскать его?..

 

Новая мама

 

Мама, бабушка и папа постоянно твердили, что у Саши слабое здоровье. Ему было десять, и эта приговорка присутствовала в его жизни все эти годы.

– Не пей холодный лимонад, ангину схватишь с твоим‑то здоровьем!

– Не с твоим здоровьем в мороз из дома выходить!

И так далее.

У Саши была астма. Понервничал – приступ, находишься в пыльном, душном помещении – приступ. Вдобавок еще и аллергия на многие продукты, к тому же мальчик часто простужался. Ужас ужасный.

Родители и бабушка носились с поздним сыном (и внуком), как с хрустальной вазой, и их трудно было за это упрекать: Саша родился спустя десять лет безуспешных попыток зачать и выносить ребенка, после шести выкидышей, слез, надежд и чаяний.

Семья была, по меркам многих, обеспеченная. Жили в просторной квартире, где у каждого была своя комната, а еще имелась гостиная. И машина у них дорогая, большая, и дача на берегу озера, где Саша жил с бабушкой и мамой с мая по сентябрь.

Папа занимал хорошую должность на Предприятии. На каком именно, Саша не знал, это слово всегда произносилось с большой буквы, как имя собственное: Предприятие отправляет в командировку, по итогам года на Предприятии дали хорошую премию. Мама и бабушка (папина мама, в прошлом – музыкант, сотрудница филармонии) сидели дома с Сашей.

В школу мальчика не водили, он находился на домашнем обучении. Был отличником, дополнительно занимался музыкой, английским, шахматами. Из‑за того, что в школу не приходилось ходить, с другими ребятами общаться, он не заморачивался, наоборот, рад был (в последнее время – особенно, но об этом после). Слава богу, в эпоху Интернета живем: друзей можно найти в любой точке страны и мира, не вставая из‑за компьютера. Или просто имея телефон.

Время от времени родители заговаривали о переезде.

Квартиру эту купили потому, что район находится на окраине города, дом стоит прямо на краю леса. Воздух намного чище, чем везде, для Сашиной астмы – самое то. В загазованном центре города, более престижном и дорогом, приступы повторялись один за другим, а здесь стали гораздо реже.

Но был и существенный минус. Дом – обычный, бюджетный, никакой охраны и огороженной территории; пару десятилетий назад многие получили в нем квартиры по программе сноса ветхого жилья, так что народ жил по большей части небогатый, не шибко интеллигентный.

Мужички, которых бабушка именовала «синяками», целыми днями выпивали и резались в карты возле детской площадки. Местная шпана люто прессовала мальчиков из приличных семей, у соседей то и дело вспыхивали скандалы, приезжала полиция, иной раз вместе со скорой.

Словом, неспокойное место. Поэтому родители и бабушка, сидя на кухне, то и дело обсуждали перспективы продажи квартиры. Переехать хотели в загородный поселок, присматривали участок, чтобы начать строить дом, но пока не могли выбрать подходящий, чтобы всех по всем параметрам устраивал. С некоторых пор Саша мечтал, чтобы они быстрее определились, пока ничего страшного не случилось.

Нет, неправильно. Страшное уже произошло, только пока не с ними, не с их семьей. И никому нельзя про это рассказать, потому что никто не поверит мальчику со слабым здоровьем, который чуть что бледнеет и задыхается. Небось, напридумывал, скажут; больно уж чувствительный и восприимчивый.

Только ничего Саша не выдумал – видел своими глазами!

…Диму знали все – благодаря его матери Насте. Даже на фоне местных маргиналов она была весьма заметной фигурой. Жила, перебиваясь случайными заработками, дарила свою любовь за бутылку каждому, кто не брезговал изрядно потасканным телом. Вечно с кем‑то ругалась, устраивала то шумные вечеринки, то не менее громкие дебоши и скандалы.

При этом старожилы помнили Настю совсем другой, вполне приличной женщиной. Работала в магазине, была замужем. Муж, отец Димы, трудился на мебельной фабрике. Если и выпивали, то умеренно, ничем среди соседей не выделялись. А потом отец семейства погиб. Умер как‑то глупо, поскользнулся, упал, расшиб голову.

Настя переживала. Запила, чтобы избыть свое горе, ей сочувствовали. Постепенно сочувствовать перестали – сколько можно? Кому сейчас легко‑то? Бери себя в руки, сын у тебя растет. Но женщина катилась по наклонной, опускаясь все ниже и ниже на дно жизни, оказавшись в итоге среди тех, кому никто не сопереживает, кто вызывает лишь отвращение.

Тринадцатилетний Дима был, по мнению Саши, несчастнейшим существом на свете. Худой, как грабли, лохматый, с немытыми волосами, одетый в тряпье, которому место на свалке, избиваемый попеременно то матерью, то одноклассниками, то дворовой шпаной. Дима питался от случая к случаю, зимой ходил в кедах, в школе на него махнули рукой.

Саша, конечно, никогда с ним не общался, только из окна часто видел. Квартира Саши находилась на втором этаже, окна его комнаты выходили во двор, за которым был пустырь, а дальше – лес.

Если Саше с кем‑то из взрослых случалось пройти по двору, а на пути встречался Дима, родители или бабушка тащили Сашу прочь, опасаясь, что он будет дышать с Димой одним воздухом. Саше было жаль Диму, но его мнения в этом вопросе никто не спрашивал (как, впрочем, и в других вопросах).

Глядя в окно, Саша наблюдал, как Дима бредет из школы, волоча потасканный рюкзак; смотрел сверху вниз на склоненную голову, опущенные плечи. Поникшая фигура Димы наводила на мысли о том, что он старается быть как можно незаметнее, тише, боится привлечь злое внимание.

Беда в том, что удавалось это нечасто. В тесной квартирке сложно скрыться от матери, а двор недостаточно велик, чтобы не попадаться на глаза Шурупу и его банде.

Шуруп (Валентин Шурупов) – позор школы, хулиган, на которого давно махнули рукой родители и учителя. Собрал вокруг себя шайку таких же отпетых подростков, которые читали по слогам, зато пили и курили со второго класса, матерились через слово, находя удовольствие в том, чтобы гнобить тех, на кого падал взор.

Падал он частенько на Диму.

Саша видел, как кровожадная стая окружает мальчика, как вразвалочку подходит Шуруп, сплевывает сквозь зубы, вынимает руки из карманов, чтобы занести кулак и ударить. Саша читал, что повинную голову меч не сечет, и не понимал, какое удовольствие можно получать, раз за разом унижая униженного, на все готового, не сопротивляющегося человека.

За Диму никто не заступался. Если взрослые и видели, то не вмешивались. Вероятнее всего, боялись, что ярость шакалят перекинется на них. Иногда Саша мысленно прокручивал в воображении сцену, как он спускается по лестнице, выходит из подъезда, вступается за Диму: легко, словно герой крутого боевика, раскидывает подонков в стороны, произнося напоследок, что если те еще раз посмеют тронуть мальчика, то будут иметь дело с ним, Сашей.