Неупокоенные

Одна у нее отрада была: коты да кошки. Но и питомцы старились, болели, умирали, покидали хозяйку. Котов прежде было не то шесть, не то семь, а остались Сёмушка и Барсик, да и тот, как она говорит, болеет.

Ясно было, что и бабушка Даша, как Люся, из дома никуда.

В итоге объединились из восьмерых четверо, а Люся, бабушка Даша, Трофим и еще один старик, дядя Боря, остались по одному в своих домах.

Как выяснилось, никого совместное, семьями да коммунами, проживание не спасло. Вскоре пострадала семья Пахомовых: мать, отец, незамужняя дочь. Родителям было за восемьдесят, дочери – шестьдесят с лишним. Жили они на отшибе, слыли нелюдимыми, своеобразными людьми.

По утрам жители устраивали нечто вроде переклички: собирались в магазине, чтобы удостовериться, что ночь никого не забрала. К тридцатому января Пахомовы не явились. Пошли к ним в дом – дверь изнутри не заперта, в комнатах никого, холодно, не топлено несколько часов.

Девятнадцать человек – вот сколько жителей осталось в Лесном–20.

На сей раз искать не стали, знали, что бесполезно. И не плакали даже, просто впали в шок, который похуже слез, потому что полностью парализует. Стояли и смотрели друг на друга, а потом бабушка Даша сказала, что у нее дома Барсик один, ей идти пора.

– А Сёмушка? – невпопад спросила Марина.

Старушка посмотрела на нее – и будто сквозь.

– Нету его, – тонко проговорила бабушка Даша, и все поняли, что несчастный слепой кот помер.

После ухода бабушки Даши остальные разбредаться не спешили.

– Не зеки это, – сказал Трофим. – И вообще не люди.

Николай Иванович возразил больше для проформы:

– Чепуху не городи. Как это не люди? А кто тогда?

Сам‑то он тоже давно сомневался, что это маньяк или преступники в бегах. Никаких следов! А ведь любой злоумышленник что‑то непременно оставит. Или свидетели найдутся. Здесь же никто ничего не слышал, не видел ни разу. Кажется, двери жертвы сами открывали, не боялись, впускали свою смерть. Или на улице кого‑то встречали, а после шли с ним туда, откуда не возвращались.

– Места у нас непростые. – Трофим обвел соседей взглядом. – Вы тоже слышали, что в тайге злые духи обитают! Помните, пять лет назад трое наших пропали? Пошли за ягодой, места знали, как свои пять пальцев. Не вернулись!

– Заблудились, может, – робко сказала продавщица Марина.

– И не они одни! Я уж старик, много чего помню. Частенько такое бывало. Моя мать говорила, Хозяина люди потревожили, вот он дань человечью и собирает. Шаманы знали, как с ним ладить, только где нынче те шаманы? Хозяин слабость нашу чует, понимает: мало нас! Перебирает по одному. А скоро…

– Никакие это не духи! – выпалил Николай Иванович, прекращая поток антинаучных нелепиц. – Но в одном ты прав: не пришлые это преступники. Кто‑то из нас!

Слова произвели сильный эффект. Жалкая кучка уцелевших принялась переглядываться, с ужасом всматриваясь в привычные, но враз ставшие чужими лица соседей. Николай Иванович знал: в подобной ситуации нет ничего хуже паники, взаимных подозрений, но иного выхода не было, пришлось сказать. Следовало прекратить мракобесие – духи, Хозяин, шаманы! Да и людей предупредить, чтоб осторожничали.

Они и стали осторожничать. С того дня общались все реже. Приходили на перекличку утром, а после каждый шел к себе, не вступая в разговоры с соседями. Днем и ночью сидели взаперти, на улицу не высовывались. Поселок, и без того умирающий, стал выглядеть совсем нежилым, разве что дымок, вьющийся над крышами, сигнализировал, что здесь еще остались люди, а в остальном… Обрушившиеся под тяжестью снега крыши, сгоревшее год назад здание школы. Заколоченные окна пустующих домов – там, где успели заколотить. Прочие строения недобро пялились провалами окон.

Черное облако висело над поселком, а еще и зима была более холодная, чем обычно. Солнце, которое часто выглядывает в морозные дни, избегало их, не желая заглядывать в Лесной–20.

Куцые дни, черные ночи, низкое небо – и над всем этим страх.

Тянулся февраль.

Жители поселка оставались живы, никто больше не пропадал, и многие потихоньку стали надеяться, что проклятие покинуло их места, ушло, собрав кровавую жатву, переместилось куда‑то. На лицах начали появляться бледные, но все же улыбки.

Трофим пошутил – остальные засмеялись. Притихшая Марина снова стала громкоголосой. А ведь и весна скоро!

Десятое февраля позади. Пятнадцатое. Двадцатое.

– Почти пережили зиму‑то, а? – сказала Люся.

Ошиблась.

Как раз она‑то ее и не пережила.

Через три дня, когда все утром собрались в магазине, оказалось, что Люся на перекличку не пришла. Все понимали, что это значит, толпой пошли к ее дому.

– Может, захворала? – говорила Марина. – Могло такое быть? Мне показалось, она вчера выглядела не очень. Затемпературила, а?

Люди молчали. Знали правду.

Дом Люси был пуст и холоден. Хозяйка исчезла, и несколько женщин зарыдали в голос. Люсю в поселке любили, к тому же стало ясно, что она уж точно не повинна в происходящем.

Марина вдруг отняла руки от лица и произнесла хриплым от слез голосом:

– А бабушка Даша? Ее кто‑нибудь видел?

Бабушка жила в соседнем доме, рядом с Люсей, у них даже забора между участками не было. Захаживали друг к дружке запросто. Иногда бабушка Даша не приходила на утреннюю перекличку: Люся говорила, они утром виделись, все в порядке, чего пожилому человеку ходить, утруждаться?

А нынче утром не было ни Люси, ни бабушки Даши.

– Надо сходить, проверить, – упавшим голосом сказал Трофим, и Николай Иванович был с ним согласен.

Бедная старушка! Проверять шли с тяжелым сердцем, представляя уже, что их ждет. Но не угадали.

Николай Иванович постучал в дверь.

– Кто? – отозвалась бабушка Даша.

Жива, слава богу!

– Это Николай Иванович. Мы все тут! Навестить пришли!

Она забормотала что‑то невнятно. Потом в доме загремело, задвигалось.

– У вас все нормально?

– Хорошо, – ответили из‑за двери. – Очень хорошо.

Прозвучало это немного странно. Николай Иванович, Трофим и Иван переглянулись. Может статься, придется дверь ломать: что‑то не так.

Но ломать не пришлось: дверь отворилась.