Неупокоенные кости

Неожиданно зубцы ковша зацепили какой‑то предмет, выдернули его из земли, и от нехорошего предчувствия у Бенджамина екнуло сердце. Он торопливо шагнул вперед, пытаясь рассмотреть, что же это такое.

– Эй, стоп! Стоп!!! – заорал он и, вскинув над головой руку, опустил ее резким движением. – Да стой же ты!!!

Рафаэль остановил стрелу. Выскочив из кабины, он побежал к брату, который, присев на корточки возле ковша, что‑то рассматривал, подсвечивая себе фонариком. Подойдя ближе, Рафаэль увидел, что Бенджамин осторожно стряхивает землю с какого‑то длинного и тонкого предмета, извлеченного ковшом на поверхность. Вот брат поднял голову, посмотрел на Рафаэля, и у того тоже часто забилось сердце.

Перед ними лежали на земле две больших коричневых кости. Они точно не принадлежали животному, потому что торчали из смятого голенища старого сапога. Женского сапога на давно вышедшей из моды танкетке…

 

Джейн

 

Сержант Джейн Мунро с трудом заставила себя сосредоточиться на словах изможденной, худой блондинки, сидевшей напротив нее в церковном подвале вместе с другими участниками группы взаимной поддержки.

– …Я устала, – говорила блондинка. – Смертельно устала. И эта усталость не проходит. Я чувствую ее постоянно, каждую минуту своей жизни…

Блондинку звали Стивени. Она была матерью… или уже не была? Как назвать женщину, чей ребенок исчез, пропал без следа?

– Подруги говорят, что мне нужно вернуться на работу, но я не могу.

Стивени стиснула в руке измятый платок. Выглядела она под стать своему голосу – хриплому, чуть слышному, надломленному. Глаза ее покраснели, веки опухли от слез. Да, такова главная особенность всех групп поддержки: на их собраниях много и охотно плачут.

Джейн это только напрягало. Она была полицейским, и не просто полицейским, а опытным полицейским, ветераном отдела по расследованию убийств. Всю свою жизнь она училась не плакать, во всяком случае – не на людях, и сейчас ее тело и разум восставали против обстановки этого сырого (во всех смыслах) подвала. Хотя она и сочувствовала Стивени, ей не хотелось из‑за этого терять контроль над собственными эмоциями. Джейн не могла позволить себе сломаться. Нельзя поддаться горю. Если это случится, все, что сейчас у нее внутри, выплеснется наружу, и тогда… В общем, она не была уверена, что ей удастся снова спрятать свое горе от чужих глаз.

– …Я даже боюсь куда‑то уходить, потому что каждый раз думаю: вдруг Джейсон вернется, а меня не будет дома? – проговорила Стивени, громко хлюпая носом. – И он не будет знать, где меня найти!

Она шумно высморкалась в свой мокрый, мятый носовой платок, который комкала в руках. Остальные члены группы забормотали что‑то неразборчивое, очевидно, в знак согласия.

Насколько Джейн успела узнать, Джейсоном звали восьмилетнего сына Стивени. Он бесследно исчез четырнадцать месяцев назад, исчез среди бела дня, и с тех пор о нем не поступало никаких известий.

Если не считать Джейн, их было семеро – семь женщин и мужчин, объединенных общей бедой, которые сидели на расставленных полукругом оранжевых пластмассовых стульях лицом к психологу‑волонтеру. Собиралась группа раз в неделю в помещении общественного клуба, действовавшего под эгидой церкви Богоматери залива. Снаружи шел холодный весенний дождь, низкое небо затягивали сплошные черно‑серые облака, но в церковном подвале, под излишне яркими флуоресцентными лампами офисного вида, было жарко и душно, а в спертом воздухе витали запахи прогорклого кофе и пережаренных пончиков. Участники группы поддержки отличались друг от друга и по возрасту, и по жизненному опыту, но их объединяло то особого рода горе, которое охватывает человека, чьи близкие и любимые пропадают без вести. Не умирают – просто пропадают.

Только недавно они жили рядом, вели совершенно обычную жизнь и вдруг в одно мгновение исчезли, словно их и не было на свете. Исчезли, но оставили после себя живую, пульсирующую пустоту, которая никак не заполняется. И она болит. Болит постоянно и не дает жить. Неизвестность – это не ад, это гораздо хуже. Ожидание, не имеющее конца, предела, конечной точки. Большинство людей, которые подобного не испытали, просто не могут понять, каково это – ждать и ждать, не имея почти никакой надежды.

– Я хорошо вас понимаю.

Это сказал мужчина, сидевший справа от Стивени. Его звали Кристофер – делясь всем, что считали возможным высказать вслух, члены группы обращались друг к другу только по именам, без фамилий. Джейн, однако, испытывала с этим определенные трудности. Она не просто стеснялась делиться своими сокровенными переживаниями с совершенно посторонними людьми; ей была не по душе сама идея, хотя остальным группа поддержки, возможно, чем‑то помогала.

Взять того же Кристофера… Строитель или дорожный рабочий, он носил плотные джинсы, а его грубые башмаки со стальным подноском были испачканы в глине. Огромные руки представляли собой настоящую коллекцию шрамов и ссадин самых разных размеров и форм. Как и Джейн, Кристофер, вероятно, пришел на занятие группы в свой обеденный перерыв. Несколько ранее он упомянул, что ему исполнилось пятьдесят пять, но выглядел он лет на десять старше. Два года назад его восемнадцатилетняя дочь отправилась с друзьями в ночной клуб в центре города и больше не вернулась домой. Ни Кристофер, ни его жена не знали, что с ней случилось. В конце концов они развелись. Как и Стивени. Как и многие другие участники группы. Бесплодное и безнадежное ожидание не может не сказываться на семейной жизни. Оно раскалывает даже самые прочные семьи. Разрывает дружеские связи. Убивает доверие. Мешает работе. Мешает ощущать себя личностью.

В том, что горе мешает работе, Джейн убедилась на собственном опыте. После недавнего инцидента на службе, в результате которого едва не развалилось нашумевшее дело об убийстве, ее временно перевели в «отдел специальных расследований» – полицейское подразделение, состоящее по сути из нее одной, – где ей предстояло заниматься давними висяками. Поначалу шеф и вовсе хотел отправить Джейн в длительный отпуск и даже предлагал ей уйти в декрет пораньше, но она не согласилась. Ее охватывал ужас при мысли о том, что придется торчать дома совершенно одной, наедине с собственными мыслями. Джейн нуждалась в работе, чтобы не сойти с ума, и в конце концов шеф пошел ей навстречу, хотя и настоял на курсе психологических консультаций. Вот так она и оказалась в душном церковном подвале – сидела на неудобном оранжевом стуле и слушала Стивени, Кристофера и других людей, которые так и не сумели ничего решить для себя и вряд ли сумеют помочь ей.

– …Мне кажется, я не могу даже горевать как следует! – говорил Кристофер. – Потому что горе – это как капитуляция, как предательство. Ты сдался, поднял белый флаг, а весь мир движется дальше, но уже без тебя.

Он посмотрел на свои изуродованные руки и тихо добавил:

– Порой я чувствую себя как плевок зубной пасты, который прилип к раковине. Прилип, присох и никак не смывается в канализацию.