Никто не узнает

– Но ведь и в этом ты был прав. Я никогда не была для отца чем‑то большим, чем сосуд, который он показывал всем, в качестве дочери. А мама хотела наполнить меня кристально чистой водой, не зная, что внутри меня столько трещин и грязи.

– Но при этом ты сохранила собственное «я», что важно.

– Может быть, – пожала плечами малая, – А твоя мама? Какая она?

Я улыбнулся, несмотря на давящее чувство в области солнечного сплетения.

– Она чистая француженка, у нее очень интересный акцент, и она всегда принимала нас с братом такими, какие мы есть. Наверное, это и вправду важно, когда тебе принимают со всеми изъянами, и не пытаются переделать.

– Именно, – грустно шмыгнула носом Инесс, – А как верить в то, что тебя примут настоящую, когда этого не делают даже собственные родители?

– Однажды, обязательно появится человек, который полюбит тебя такую, какая ты есть, – сделал глоток пива, посмотрев украдкой на малую.

Мне тридцать три. Нашел ли я такого человека? Нет. Может я и соврал, говоря это, ведь порой, даже самый близкий не может принять твои изъяны. И, конечно, мы не вправе их осуждать. Иногда даже мы сами не можем их принять, что уж говорить о чужих людях, да?

– Что еще можешь рассказать о своей маме? – Инесс явно не желала продолжать тему, и я был не против ее закончить.

– Главная мечта мадам Барбары: мои дети.

– Каждая мать желает увидеть внуков, – рассмеялась Инесс, – Твоя мама одна из них.

От этих слов захотелось затопить себя прямо здесь посреди лазурного моря.

– Я никогда не женюсь, – ответил отстранённо.

– А если…

– Даже если буду влюблен, – перебил сразу, – Любовь проходит. Страсть проходит. Чувства проходят. Все это развеивается как дым, и не остается ничего, кроме дыры в сердце.

Я просто не мог пережить все это снова.

– А вы, мадемуазель? – повернулся корпусом к Инесс, – Уверены на счет Валентина?

Инесс изменилась в лице. С усмешкой отвела взгляд, от меня, словно я говорил какой‑то бред.

– Бояться, наверное, стоит ему.

– Не могу поспорить.

Инесс рассмеялась, толкнув меня плечом, и я почти рухнул на землю. Ее смех был таким искренним, проникая в глубокие затворы души. Мы просидели у скалы почти час, прежде чем телефон Инесс зазвонил, и девушка поменялась в лице.

– Мама, – прошептала она, глазами полных паники.

 

Глава 7

 

Инесс

Когда Тристан оставил меня у библиотеки, со всех сил ринулась к заднему выходу. Сделала глубокий вдох, причесала волосы, и вошла в прохладное книжное помещение. Баро стоял рядом с библиотекаршей. Синьора Тинер была бабушкой той девушки, которую я встретила в первый день.

– Но вам нельзя сюда! – завопила женщина, Поправив круглые очки на переносице, – Библиотека закрыта.

– Но как?

И правда, как? Мы с Тристаном занимались сегодня здесь.

– Синьор, не вынуждайте меня применять силу и звать на помощь, – синьора вышла из своего стола и скрестила руки на груди, готовясь к атаке, – Просьба нашего спонсора. На момент его присутствия не впускать никого, поймите же!

– Баро, – показавшись, направляясь к телохранителю, – Я свободна. Идем.

– Синьора, – улыбнулась библиотекарше, – До скорой встречи.

– Пока милая, – кивнула женщина, смотря на меня своими теплыми зелеными глазами, – Тристан ушел?

Баро нахмурился.

Вот же дерьмо.

– Тристан? – недоумевал он.

– Мы пошли, – проигнорировав вопрос, толкнула Баро вон из книжного.

– Ваша мама в ярости, – начал тараторить он.

Баро работал у нас с недавних пор. Маме он тут же присмотрелся, поэтому она приставила его ко мне. Помимо того, что Баро охранял меня, парень доносил каждый мой шаг, за что хотелось иногда его придушить.

– Я знаю, – села в автомобиль и надела наушники, не желая продолжать разговор.

Несколько минут назад мама звонила мне. Она пришла бы в еще большую ярость, если бы я не подняла трубку, поэтому пришлось отвечать на звонок, пока Тристан молча ел рыбу, чтобы не спалиться.

– Инесс Конселло! Ты сейчас же идешь домой, – этот крик все еще звенел в ушах.

Сердце отбивало неровный ритм, когда увидела, как мама ждет меня у порога особняка, в своем любимом стиле; строгий белый костюм и туфли на шпильках. Исключительно черные.

И сколько бы не пыталась доказывать себе обратное, я зависела от мнения мамы, делая то, что она скажет. Я жила возведенными ею правилами, даже если задыхалась в них.

Я всего лишь бесформенная глина, из которой Кристиана Конселло могла делать, что хотела.

Вышла из машины, прижимая к себе книги и шоппер. Дойдя до крыльца, встала напротив мамы. Она окинула меня осуждающим взглядом, остановившись на гольфах, и зашла домой, едва кивнув. Это означало идти за ней.

В особняке застыла грубейшая тишина. Я не помнила, когда в последний раз чувствовала теплоту и уют в этих стенах. Они всегда казались серыми и удушающими. Даже смех. Даже смех мерк на фоне всей пустоты. Мама открыла передо мной дверь папиного кабинета, и я переступила порог, после чего услышала за собой хлопок.

– Что стряслось? – оставила книги и вещи на рабочий стол, пустующий со времен папиной болезни.

– Вот, – на лакированную поверхность был кинут айпад, воспроизводящий не очень приятную картину.

Из тысячи голосов, свистов и музыки я была на вершине. Танцевала на внедорожнике, двигаясь в бессовестно короткой мини‑юбке. Я была бесподобна, но сказать это означало верную смерть.

– В тот вечер ты должна была быть с Валентином, – она нависла над моей душой как ангел смерти, готовая утянуть своей косой в подземное царство.

– Я и…

– Не ври мне! – от крика я вздрогнула.

Подняла взор с планшета и заглянула в карие глаза. Мы были похожи с мамой в этом. У нас были невероятно карие глаза, цвета темного шоколада.