Новая сестра

К ней же сон не шел. На завтра запланирована встреча с начальником академии и много других важных дел, для которых нужно быть сосредоточенной и свежей, а Мура лежала, скрестив руки на груди, как труп, и смотрела в потолок, на котором все трещинки были давно изучены. Попробовала дышать в такт со спящим мужем, проверенное средство, если хочешь уснуть, но в этот раз не сработало.

Чертыхнувшись про себя, Мура надела халатик, сверху накинула пуховый платок, в который укутывала картошку, чтобы не остыла, тихонько взяла с полки журнал и отправилась в кухню.

Свет решила не включать. Соседи все люди достойные, не мелочные, но все‑таки лучше изо всех сил избегать упреков в том, что она слишком много жжет общего электричества. Благо в окно светил уличный фонарь, а в ящике кухонного стола лежал маленький фонарик‑динамо, для чтения вполне достаточно. Хотелось выпить чаю, но лень было возиться с примусом, так что Мура просто налила себе воды, уселась на широком подоконнике и раскрыла журнал. Он сам распахнулся на нужной странице, так часто она перечитывала эту повесть. Муре было немножко стыдно, будто она делает что‑то плохое и не совсем пристойное, и вообще глупо читать одно и то же сто раз, но она ничего не могла с собой поделать. В минуты, когда было плохо, она обращалась к повести Алексея Толстого «Гадюка». Она чувствовала странную связь с героиней рассказа, хотя биографии у них были совсем разные, кроме участия в Гражданской войне. Ольга Зотова не справилась, не сумела приспособиться к мирной жизни, вернуться к тому счастью с мужем, розовым пеньюаром и никелированным кофейником, а она, Мура, сумела. Пусть без пеньюара и кофейника, но вполне себе мещанское счастье. Ольга была другая, и в то же время такая же, как она. Толстой будто подал ей зеркало, в котором она увидела себя настоящую, осознала наконец, что за смутное беспокойство ее томит.

Мура отпила водички, отложила повесть, текст которой знала почти наизусть, и уставилась в окно. Нет, конечно, она не такая. Ни за что не станет сходить с ума от ненависти и стрелять в людей, но ведь не покидает чувство, что настоящая жизнь была тогда, в борьбе за жизнь. Когда было каждую секунду ясно, что живешь не зря, и если сейчас умрешь, то тоже не зря.

А теперь что? Муж, не кофейник, но джезва, бумажки из стопочки в стопочку, собрания, на которых с фальшивым воодушевлением пересказывают содержание газетных передовиц… Одна радость – Нина. Настоящая коммунистка растет, и верит свято, со всей незамутненной чистотой юности.

Мура улыбнулась. Может быть, в этом как раз и дело? Тогда она была молода, немногим старше дочки, вот мир и казался прекрасным, а теперь пришла зрелость с ее холодной мудростью. Потрясения и борьба – дело юных, а для нее настало время размеренной жизни, вот и все. При любом строе так бы было, так же она сидела бы на подоконнике и скучала, и грустила по молодости.

Пора, пора на печку, засмеялась она, и вдруг подумала, что Толстой, возможно, писал вовсе не о женщине. Вдруг это была аллегория на саму революцию, как она вырывается из оков упорядоченной жизни, борется, побеждает, а потом увязает в болоте мещанства, и, чтобы не утонуть в нем окончательно, начинает убивать простых граждан?

«Да нет, глупость какая, – Мура тряхнула головой, – ночью просто лезет в голову всякое. Ничего такого Толстой не думал, даром что граф. Наш человек, нечего на него наводить напраслину».

Фонарь за окном покачивался в густой темноте, вызывал к жизни воспоминания, короткие и обрывочные, будто она очень быстро листала альбом с фотографиями. Вот улыбка человека, который через час будет убит, вот костер, к которому со всех сторон протягиваются красные от мороза узловатые руки, вот непривычная после полевой жизни чистая наволочка на госпитальной койке, вот мел глухо стучит по грифельной доске, когда Мура‑рабфаковка решает уравнение… Все было и все миновало.

Тут в коридоре раздались шаги, и на пороге кухни появилась Пелагея Никодимовна, в белой ночной рубашке до пят и черной шали пугающе похожая на привидение.

– Ой, – зачем‑то сказала Мура.

– Не спите, Марь Степанна? – Соседка направилась к своему шкафчику. – Зря вы так, бессонница дело стариковское.

– Так я уже почти…

Пелагея Никодимовна энергично махнула на нее рукой, из‑за шали напомнившей крыло летучей мыши:

– Да перестаньте вы, в самом деле! Девочка совсем, а туда же, примазываетесь!

Дверь шкафчика скрипнула, и на свет появился маленький графинчик:

– Что‑что, а старость от вас никуда не убежит… Будете?

Мура пожала плечами.

– Пять капель для сна, – соседка достала две крохотные рюмки, – помогает.

Мура кивнула и взяла рюмку, в которую соседка действительно плеснула совсем чуть‑чуть.

– Ну, как говорится, не прими за грех, прими за лекарство.

Чокнулись, отчего стекло неожиданно громко зазвенело в спящей квартире. На вкус оказалось что‑то крепкое с травками. «Вдруг и правда засну?» – подумала Мура.

Соседка поплотнее закуталась в шаль и многозначительно скосила глаза на графин.

– Нет, нет, спасибо, у меня завтра важная встреча, боюсь, будет пахнуть.

– Не будет, ну да ладно. Вот хлебушком закусите.

– Спасибо, спасибо, – немного конфузясь, что объедает старушку, Мура отломила корочку, – кстати, я завтра с начальником академии встречаюсь, заодно насчет ваших несунов напомню.

– Поговорите, Марь Степанна, сделайте милость, – воскликнула соседка, – а то совсем уже стыд потеряли. Я говорю: девки, вам тут не столовка, а лечебное питание, доктор специально рассчитывает, сколько чего нужно больному человеку, чтобы поправляться, а из‑за вас вся его работа насмарку идет. Человек должен десять граммов масла получать, а получает пять, яйцо одно в день, так он его вообще не видит, мясо в теории сто граммов, а на практике дай бог половина. Стол ноль, так простите, ноль это не в том смысле, что ничего. Не арифметика тут все‑таки у нас, а медицина. Да, щадящая диета, но питательные вещества надо получать, а они все идут не в желудок пациента, а в сумку поварихи. Самое плохое знаете что? Что все тянут. Если бы одна какая, так мы бы ее быстро приструнили, а против всех что я могу?

Мура покачала головой:

– Вот именно, Пелагея Никодимовна. Коллектив – великая сила.

– Ну. Покрывают друг друга, не докажешь, не подступишься. – Соседка вдруг засмеялась: – Тут забавный случай вышел. У приятельницы моей дочка ваша ровесница. Ну, про жизнь ее вам неинтересно слушать, но занесла судьба в село в Псковской области. – Пелагея Никодимовна потупилась и покачала головой, из чего Мура поняла, что девушка оказалась там не по своей воле. – Делать нечего, устроилась музыкальным работником в детский садик, благо приятельница моя сама кухарка, а дочку как барышню воспитывала. В общем, работает она, работает, все хорошо, но тут повариха с заведующей поехали в райцентр новый инвентарь получать. Больше в штате никого нет, осталась моя крестница за главную. Кроме всего прочего поручили ей завтрак детям приготовить, там группа небольшая, человек десять. Повариха говорит, вот ларь с продуктами, вот раскладка, вот плита, вот все, действуй. В меню по расписанию был омлет, девочка моя отмерила яичного порошка, молока ровно столько, сколько положено в раскладке, приготовила омлет и подала детям. – Тут Пелагея Никодимовна выдержала мхатовскую паузу и воскликнула: – Говорит, шок детей – это надо было видеть! Бедные малыши смотрели в свои тарелки и не понимали, что им дают, почему такие огромные куски!

Мура засмеялась.