Новая сестра

Нет, не красавица, но своими волнистыми русыми волосами и лучистыми серыми глазами эта девочка была так похожа на Лизу, единственную женщину, которую Костя любил по‑настоящему! Лиза была дочерью Петра Ивановича Архангельского, учителя Кости и дядюшки Элеоноры. Костя ухаживал за нею, хотел жениться, и Лиза отвечала ему взаимностью, но в последний момент спасовала перед участью жены военного врача и выбрала сказочно богатого предпринимателя, у которого хватило ума уехать из России до того, как та полетела в пропасть. Какое‑то время Лиза переписывалась с семьей, потом, когда это стало слишком опасно, поддерживала связь через доверенных людей, но эта тонкая ниточка просуществовала совсем недолго. Вот уже много лет в семье ничего о ней не знали, только надеялись, что в ее судьбе ничего не изменилось с тех пор, как приходили последние вести, что она по‑прежнему счастливая жена и мать.

Вспоминает ли Лиза Костю? Бог весть, но Костя никогда ее не забывал. В самые высокие мгновения он мечтал о ней, и когда был на пороге смерти, к Лизе обратились все его помыслы…

Лиза навсегда в его сердце, самое чистое, самое прекрасное воспоминание, а Катя – всего лишь молодая девушка, лишь отдаленно похожая на нее. Только хватит робкого взгляда, одного неосторожного прикосновения, чтобы вызвать в памяти несбывшуюся мечту, заставить сердце сжаться в сладкой горечи сожаления о том, что могло бы быть…

Элеонора встрепенулась. Хватит грустить! Пусть Костя никогда не был влюблен в нее саму, и они поженились только потому, что их сблизили тяжелые испытания, теперь это не имеет значения после многих лет счастливого супружества. Бог благословил их союз сыном. Они родные люди, вместе делили горе и радости, вместе принимали удары судьбы, как и полагается мужу и жене. Они оба знают, что в трудную минуту не предадут друг друга, а это важнее всего остального, и уж точно важнее мимолетного сладкого опьянения, которое юность дарит каждому человеку перед началом взрослой жизни.

Это все так, но разве настоящее счастье не в том, чтобы пройти жизнь рука об руку с тем, кто впервые заставил твое сердце сильно биться? Первая любовь – самое сильное, самое светлое чувство, и как же, наверное, прекрасно, когда оно не отравлено предательством, не раздавлено вечной разлукой! Когда двое, впервые вверив себя друг другу, остаются вместе до конца, чистое пламя юности не гаснет до конца их дней, освещая и согревая, но им с Костей, увы, не дано этого узнать.

 

* * *

 

Проверив, что дежурная смена обеспечена всем необходимым, Элеонора собралась домой, но тут ее вызвали к секретарю парторганизации. До недавнего времени Элеонора не слишком опасалась этой грозной силы, раз не состояла в ее рядах, и вызов в отдел кадров представлялся гораздо страшнее. «Кто не католик, тот не еретик, кто не коммунист – тот не троцкист», – успокаивала она себя с помощью нехитрой логики, но времена логики, кажется, прошли. Коммунисты теперь не только окормляли свою паству, но активно лезли в жизнь каждого советского гражданина, в самые тайные и интимные ее уголки, указывая не только, как жить, но и что думать.

В общем, любое внимание руководства ничего хорошего Элеоноре не сулило. Когда она вышла замуж за Костю, то перешла в другой операционный блок, чтобы «не разводить семейственность», которой в те годы боялись как огня. Кадровиком тогда служил один старый большевик, которому преданность коммунистическим идеалам странным образом не мешала видеть в людях людей, а не «элемент» и «материал». Когда у его маленькой внучки развился перитонит от нераспознанного вовремя аппендицита, все профессора в один голос сказали, что дело безнадежное, а Костя рискнул, взял ребенка на стол. Девочка выжила, поправилась, и счастливый дед ради доктора Воинова был готов на все. Так, когда Элеонора после замужества стала заполнять новую анкету, кадровик сказал ей написать, что она не располагает данными о родителях, поскольку круглая сирота и воспитывалась в Смольном на благотворительной основе. В сущности, это был не обман, но и не правда. Отец и мать действительно умерли вскоре после ее рождения, Элеонора их не помнила, и детство с юностью прошли в казенных учреждениях. Но она прекрасно знала, кто были ее предки, и гордилась ими, отрекаться от них, пусть даже в анкетах отдела кадров, казалось ей предательством. Она колебалась, но кадровик, внезапно и удивительно для людей его склада понимая ее чувства, мягко заметил, что не просит ее вписать в графу родителей каких‑то других людей, поэтому она никоим образом не отрекается от отца и матери, просто не афиширует их социальное происхождение, что сейчас делают все, кому дорога жизнь. Подумав немного, Элеонора совершила этот подлог – не подлог, но фигуру умолчания. Подумала, что так безопаснее для Кости и для Петра Константиновича, который только завязался у нее в животе и был еще абстрактным малюткой. Тогда казалось, что жизнь налаживается, истребление классово чуждых подходит к концу, что вот‑вот, уже брезжит тот самый рассвет, перед которым надо пережить самый темный час суток, и Элеонора решила, ладно, почему бы и нет, ведь вскоре эти анкеты станут никому не нужны. Она ошиблась. Время нахмурилось. Врагов становилось все больше, а борьба с ними – все беспощадней. И княжна, не указавшая в анкете, что она княжна, подходила на роль врага как нельзя лучше.

Правда, такие дела начинались, как правило, публично, на общих собраниях коллектива, когда кто‑то облеченный доверием, пылая праведным гневом, разоблачал «притаившуюся гадину», «классового врага». Коллектив охал, ахал, изумлялся своей беспечности и единогласно голосовал. Наверное, так было приятнее, застать человека врасплох, насладиться зрелищем его унижения и беспомощности перед мощью коллектива.

Если разоблаченный враг был членом партии, его сначала прорабатывали на партсобрании и исключали из славных рядов, и поначалу Элеонора не понимала отчаяния сослуживцев‑большевиков, которым пришлось пройти через эту экзекуцию. Естественно, думала она в первое время, неприятно, обидно, что ты больше не можешь быть вместе с товарищами, с единомышленниками, работать с ними плечом к плечу над тем, во что веришь. Жаль, что ты не оправдал доверия людей, которых уважал и которые не хотят больше с тобою общаться, но жизнь ведь на этом не кончается. Сколько еще в ней остается интересного, даже если ты выбыл из политической борьбы! Профессия, семья, увлечения, да мало ли еще чего! Почему надо класть партбилет на стол так, будто ты не бумажку из кармана вынимаешь, а сердце из груди?

Так она утешала Шуру Довгалюка, только после исключения из партии он сразу был уволен, а после арестован и сослан. По этому пути вслед за ним последовали многие другие знакомые Элеоноре партийные, и очень быстро сделалось ясно, что исключение из партии это, по сути, гражданская смерть, за которой по пятам крадется настоящая. И отчаяние исключаемых объяснялось не тем, что их отлучают от их идеалов, а страхом за себя и за свою семью. Было в этом что‑то глубоко неправильное, даже порочное, но видеть справедливость в том, что вчерашние винтики машины сегодня становились ее жертвами, тоже было нехорошо. Так же как и считать людей винтиками.