Обратная перспектива

– Если ты закончила, то мне нужно быть в другом месте. – Низкий голос выдергивает меня из мысленного вакуума, возвращая в реальность. Я все еще ощущаю жар его большой ладони на моей пояснице и вопреки здравому смыслу не отстраняюсь сразу, встречая взгляд серых глаз с безрассудным мужеством.

– Дай угадаю! Там, куда женщинам вход воспрещен? – наблюдаю, как мускул на его челюсти дергается, а выступ на шее пульсирует, и у меня пересыхает во рту.

– Скорее там, где ты не врезаешься в меня при каждом удобном случае. Падать в мои объятия твое новое хобби?

– Мечтай, Ботаник! День, когда я прикоснусь к тебе по собственной воле, случится не раньше, чем Джош нарядится в розовый.

Мы оба знаем, что жених Элси одевается только в черный, поэтому сравнение ясно как день – этого никогда не случится.

– Должен ли я заметить, что ты делаешь это прямо сейчас? – насмешливо выгнув бровь, говорит Линкольн, и тут я понимаю, что прижата к нему гораздо сильнее, чем раньше, а мои руки стискивают его бицепсы, прикрытые рубашкой. Чувствую, что материал скрывает гораздо больше, чем с виду кажется.

Резко отхожу назад, разрывая связь.

– В следующий раз смотри, куда идешь! – говорю, не зная, на кого из нас двоих сержусь больше.

Ощущение, вызванное его руками на моем теле, все еще висит в воздухе как тяжелое грозовое облако, а редкая улыбка, расплывающаяся на губах Линкольна, только усугубляет ситуацию. Он молча изучает меня с интересом, как будто тоже не прочь играть в это словесное перетягивание каната, чего никогда ранее не делал, и это еще больше сбивает с толку.

– Что? – наконец спрашиваю, потому что мне действительно интересно, что творится у него в голове.

– Ты что‑то вынюхиваешь здесь, Наоми, – внезапно говорит Линкольн, что заставляет меня забыть о причине спора и впасть в ступор. – Можешь притворяться для других, но я вижу тебя насквозь. – Он подходит ближе, наклоняясь к моему уху так, что горячее дыхание касается кожи, и я собираю все свои силы, чтобы не выдать ни грамма волнения, способного обличить меня. – Я докопаюсь до причины, по которой ты пришла в «Стикс», поэтому мой тебе совет, мисс Маленькая Всезнайка, – беги, пока у тебя есть такая возможность. Потому что, когда я приду за тобой, будет поздно.

Он отстраняется, не удостоив меня взглядом, и обходит, исчезая в конце коридора, а мое сердце, бьющееся где‑то в горле, проваливается в желудок, резонируя по всему телу глухим стуком.

Две мысли одновременно крутятся в голове, перекрикивая одна другую: «Что это было, мать его? И как снова найти того Воина и заставить его встать на мою защиту?»

 

Наоми

 

Порой случается короткий момент помутнения, когда тебе кажется, что вот сейчас заиграет воодушевляющая мелодия в духе бродвейских историй о том, как простая девушка сумела выбраться из трущоб и обрела свое счастье. Ты ждешь, что кулисы распахнутся, выбегут танцоры в сверкающих нарядах и заставят зрителей забыть о том, насколько мир за пределами театра в действительности жесток и опасен. Но овации и радостное пение слышат лишь те, кто умеет сбегать из кошмаров в уютные маленькие места в своей голове, не предназначенные для посторонних.

Я так и не научилась…

Мои родители сгорели заживо, потому что кто‑то из них забыл потушить газовую горелку в нашем крохотном домике в Роксбери. Зимы в Бостоне – настоящее наказание для тех, кто вовремя не платит по счетам, предпочитая спускать деньги на выпивку и запрещенные вещества. Кто бы мог подумать, что ночь, проведенная в больнице в плену лихорадки, вызванной обморожением после сна на холодном диване, станет моим благословением и карточкой по спасению от глупой смерти.

Я не плакала на похоронах, в основном потому, что мало что понимала, все еще не оправившись от болезни. Пара закрытых гробов с висящими на них черно‑белыми портретами, перечеркнутыми траурной лентой, – весьма непонятная ассоциация для простого восьмилетнего ребенка. Понимание произошедшего ударило чуть позже, когда мисс Дженкинс из службы опеки усадила меня перед красиво одетой женщиной со светлыми чуть желтоватыми волосами.

– Это Генриетта Морган, – сказала она, пока я, сбиваясь про себя, пересчитывала количество стразов на блестящих туфлях незнакомки. – Она за тобой присмотрит.

Несколько подписей и одна слишком фальшивая улыбка, чтобы довериться тому, кого видишь впервые. Но уже тогда я знала, что выбора нет. Декорации подготовлены, дымовая машина шумит, пуская в глаза пелену, скрывающую от глаз часть происходящего, зрители занимают места, актеры выходят на сцену, и спектакль начинается. Никто и не подумает, что настоящее действие разворачивается за кулисами, где слезы не фальшивы и не выдавлены с помощью театральных техник, а колкие реплики не продиктованы сценарием. Вот где настоящая жизнь, болезненная и разрушительная, горькая и пустая.

 

Пятнадцать лет назад…

 

Первый удар не похож на пощечину, он служит одновременно бодрящим сигналом к пробуждению и предупреждением. Распахиваю глаза, не понимая, что происходит, но тут же ощущаю, как тонкие пальцы с острыми ногтями впиваются в предплечье, пока меня тянут в сидячее положение.

– Видите, с ней все в порядке, – щебечет Генриетта елейным голосом, который использует в ситуациях, когда нужно кого‑то умаслить. – Просто переволновалась.

– Мы должны позвать врача на всякий случай, чтобы исключить сотрясение и другие увечья, – говорит другая женщина, ее тон более взволнованный и на сотню градусов теплее.

– Бросьте! – отмахивается опекунша, незаметно щипая меня в области локтя. – Ты ведь в порядке, милая? Это просто стресс, немного драмы – залог успеха настоящего дамского шоу.

Она смеется, а меня все еще немного подташнивает. Думаю, все‑таки голодовка перед конкурсом была лишней, ноги все еще дрожат, когда поднимаюсь, кивая как болванчик.

– Со мной все хорошо, – хриплым голосом говорю, а потом, прочищая горло, добавляю чуть громче: – Раньше я не выступала на сцене.