Обратная перспектива

За эти годы Генриетта превратилась в настоящий кусок дерьма, опустившись до уровня обычной шлюхи, о чем свидетельствует тучное мужское тело, наполовину свисающее с кровати. Веб‑камера ее компьютера, через которую я могу видеть происходящее, установлена здесь для приватных разговоров с клиентами. Она давно скатывалась в эту яму, само падение было лишь вопросом времени, и когда меня забрали, предъявив ей обвинения в жестоком обращении спустя три года дешевого театра, жизнь Генриетты понеслась прямо в бездну.

Одним вечером я услышала, как она всерьез обсуждала с кем‑то вопрос моего полового созревания, и когда прозвучала фраза про «возраст согласия», я чуть не поперхнулась диетической колой, облив футболку и стол, за которым сидела. К счастью, ситуация с Норой и ее подругами ускорила процесс вмешательства социальных служб, и мне не пришлось столкнуться с самой чудовищной стороной личности Генриетты.

Но это вовсе не значит, что я не приду за ней, когда закончу с остальными.

Переключив экран, я оставляю трансляцию с камеры в ее доме болтаться в углу монитора и снова открываю поле для ввода поискового запроса в даркнете. Вот уже несколько месяцев я безуспешно пытаюсь найти хоть какие‑то зацепки, но все, что получаю, – старые файлы и фотографии, которые предпочла бы стереть из памяти.

Вот, пятнадцатилетняя, я стою, облаченная в небесно‑голубое платье, расшитое бисером, мои волосы еще длинные и спадают на плечи мягкими волнами, и на моих губах играет одна из тех редких улыбок, которые не продиктованы ничьими наставлениями. Ким и Руми рядом со мной такие же красивые и смеющиеся над чем‑то, что говорил фотограф. Но ему было не обязательно заставлять нас улыбаться, мы были так счастливы в своем неведении, верили, что настоящие ужасы позади.

Я изучаю лица тех, кто стоит позади нас, и подавляю желание распечатать фото, чтобы выжечь им глаза, всем семерым. Но это не потушит пожар у меня внутри и не сотрет воспоминания. Ничто не поможет, даже моя месть в конечном итоге рискует закончиться чувством опустошения, но я все равно сделаю то, что задумала, потому что в противном случае это будет съедать меня до конца дней.

Дверь в мой кабинет резко распахивается, и на пороге появляется высокая фигура с растрепанными светлыми волосами, красные глаза изучают меня меньше пары секунд.

– Что ты здесь делаешь?

Один нелепый вопрос оставляет меня застигнутой врасплох, в основном потому, что на моем языке вертится точно такой же, учитывая, что перевалило за полночь и в офисе уже не должно быть людей.

– Это мой кабинет, – говорю, выгибая бровь.

Линкольн делает шаг к моему столу, и холод пробегает по спине. Если брошусь стучать по клавиатуре, закрывая окна, он поймет, что я не просто так задержалась, но, если продолжу сидеть здесь, рано или поздно он увидит, над чем я в действительности «работаю».

Еще один шаг.

– Уже поздно.

– Ты такой наблюдательный.

– Рабочий день окончен, отправляйся домой, Наоми. Мне нужны продуктивные сотрудники, а не подобие зомби.

– Мило, что ты заботишься о своих кадрах, но я не стреляю в людей и не занимаюсь ничем важным, так что недосып никак не повлияет на мою способность раскладывать пасьянсы.

В основном за меня говорит обида, я знаю, что это с его подачи Уэйд не дает мне настоящих заданий.

– Пока что ты только и делаешь, что споришь как капризный ребенок, докажи, что достаточно взрослая для серьезной работы.

«Я могу показать тебе, как засунуть свое эго себе в задницу», – фраза, которую не говорю вслух.

Он облокачивается на стол, нависая над монитором, и мое сердце почти выпрыгивает из груди. Взгляд Линкольна пробегает по моей шее, останавливаясь на точке пульса, я пытаюсь дышать ровнее, скрывая свое волнение.

– Знаешь, думаю, ты прав, – щелкаю парой клавиш, блокируя экран, и пинаю системный блок, отключая питание. На нем стоит защита, так что это хоть и варварский способ сказать «до свидания», но вполне безопасный и самый быстрый. – Вот, я иду домой, смотри, – выдавливаю милую улыбку, пока собираю вещи, но меня так и подмывает спросить, какого черта он сам задержался до ночи. Насколько я знаю, обычно Линкольн уходит одним из первых.

– У тебя появилась машина?

– Ты же знаешь, что нет, а что? – почти безразлично отвечаю.

Мы выходим из кабинета, и он следует за мной к лифтам.

– Я отвезу тебя домой. Уже поздно. – Он первым нажимает на кнопку, и я не спорю на этот раз, потому что устала и валюсь с ног, а еще потому что разочарована несостоявшимися поисками, хоть и не ожидала, что сегодня они дадут результат. С каждым новым провалом я чувствую себя все более опустошенной и беспомощной, поэтому позволяю себе сдаться всего на один вечер. Мне нужен доступ ко всем ресурсам «Стикса», так что в кои‑то веки я затыкаюсь, чтобы не злить Линкольна и обдумать варианты сближения с ним. – Забавно, – себе под нос произносит он, когда я молча иду по парковке к его машине.

– Что забавно?

– То, что ты не возражала целых пять минут.

Вместо ответа забираюсь внутрь, пристегивая ремень, хочется забраться под одеяло и расплакаться, а потом уснуть, пока не придет новый день и новый шанс все исправить. Линкольн садится следом, нажимая кнопку старта, и выруливает с парковки, включая свою музыку. Нафталиновые ритмы восьмидесятых льются из динамиков, раньше я бы переключила из вредности, но сегодня просто слушаю слова исполнителя, понемногу проникаясь. Проходит еще около десяти минут езды в странной атмосфере, я вижу, как он то открывает, то закрывает рот, явно желая что‑то узнать, но все так же продолжает рулить, глядя на дорогу.

А потом резко сворачивает на обочину и бьет по тормозам.

– Какого хрена, ты думаешь, что делаешь? – почти рычит Линкольн, глядя на меня с примесью гнева и требовательной ноткой. Вот такой скоростной маневр по шкале от нуля до засранца.

– Я ничего не делаю, – говорю, защищаясь, на всякий случай прижимая свой рюкзак к груди.

– Не играй со мной, Наоми. Ты не споришь, не обзываешь меня и вообще ведешь себя не как обычно, засиживаешься допоздна, чего ты добиваешься?

Его ноздри раздуваются, пока он нависает над центральной панелью, разделяющей нас, это первый раз, когда я вижу его выбитым из колеи. Не могу сказать, что это мне не нравится, скорее наоборот, но я не ожидала, что мое бездействие окажет больше эффекта, чем борьба и придирки.

– Я просто хочу домой, вот и все. – У меня не осталось сил на борьбу и споры.

Выражение лица Линкольна сменяется с озлобленно‑недоуменного на обеспокоенное, но это исчезает так же быстро, как возникла вся эта странная вспышка.

Он снова заводит мотор, и я обнимаю рюкзак – единственный доступный источник объятий. Может быть, мне завести щенка или кошку, чтобы, приходя домой, не чувствовать этого жуткого одиночества? Интересно, что сейчас делает Воин? Ушел ли он домой давным‑давно или тоже остался в «Стиксе», чтобы побороть своих демонов? Он одинок или кто‑то ждет его дома? Зеваю, размышляя о случайном незнакомце и почти проваливаясь в сон.