Обратная перспектива

Курсор начинает дрожать на месте, и это мало похоже на системный сбой, скорее на легкий тремор руки, лежащей на тачпаде. Я не даю себе времени, потому что хочу убедиться, что не ошибся, встаю и выхожу из кабинета, без стука распахивая дверь во владения Наоми. Ее глаза расширяются за секунду до момента, когда она берет свое лицо под контроль, и я вижу, как дрожит ее правая рука и подпрыгивает горло. Наоми до смерти напугана, может быть, зла, но не от моего появления, тогда я делаю шаг вперед, чтобы на всякий случай исключить этот вариант. Ее плечи напрягаются, а рука почти совершает резкий щелчок, чтобы свернуть окно, но в остальном она почти спокойна. Сомнений нет, она не хочет, чтобы я видел экран, но почему?

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю ее.

Задаю себе тот же вопрос, проклиная импульсивный порыв, заставивший вломиться без стука.

– Это мой кабинет, – говорит она, выгнув аккуратную бровь.

Я приближаюсь, снова улавливая тень страха на ее изможденном лице.

– Уже поздно.

– Ты такой наблюдательный.

– Рабочий день окончен, отправляйся домой, Наоми. Мне нужны продуктивные сотрудники, а не подобие зомби.

– Мило, что ты заботишься о своих кадрах, но я не стреляю в людей и не занимаюсь ничем важным, так что недосып никак не повлияет на мою способность раскладывать пасьянсы. – Обида в ее голосе и безжизненный тусклый взгляд заставляют мое нутро сжаться. Я – причина, по которой она до сих пор не допущена к особым заданиям, и это неоднократно вызывало разногласия между мной и Уэйдом. Но если он слепо доверяет ей, считайте его полным идиотом, я все еще придерживаюсь позиции наблюдателя.

И да, возможно, я немного зациклился на ней.

Вместо того чтобы признать вину, я веду себя как засранец.

– Пока что ты только и делаешь, что споришь, как капризный ребенок, докажи, что достаточно взрослая для серьезной работы.

Вот оно – тот блеск, что вспыхивает в ее глазах в моменты наших перепалок, возвращается, и я облегченно выдыхаю, усиливая игру, нависая над ее столом.

«Давай же, Наоми, борись со мной», – мысленно прошу, глядя, как пульс чуть быстрее бьется у основания ее тонкой шеи, пока она делает медленные глубокие вдохи, чтобы выровнять его.

– Знаешь, думаю, ты прав, – удивляет она, в два щелчка выключая компьютер, и я почти удерживаю себя от того, чтобы встряхнуть ее. Это не похоже на Наоми ни капельки. Она не спорит, не язвит и, мать его, подчиняется, вставая и начиная собирать свои вещи. – Вот, я иду домой, смотри.

Я не могу оставить это так, мне нужно узнать, что в последнем фото заставило ее потерять часть себя в моменте и стать такой замкнутой. Не помогает и то, что найденные мною отчеты заставляют видеть Наоми совсем в другом свете, и я бы предпочел никогда не знать всего этого, но память не так‑то просто стереть одним лишь усилием воли.

– У тебя появилась машина? – Я знаю ответ, но все равно спрашиваю.

– Ты же знаешь, что нет, а что? – почти безразлично отвечает она, останавливаясь у лифта.

– Я отвезу тебя домой. Уже поздно. – Нажимаю на кнопку, чтобы занять руки, пока жду хоть какой‑нибудь комментарий, но все, что она делает, – молча ждет, а потом заходит в кабинку, прислоняясь спиной к холодному металлу. Она выглядит такой маленькой в отражении в зеркале по сравнению со мной, смотрит в пол и, кажется, находится вообще где угодно, только не здесь. Никогда не думал, что скажу это, но меня бесит эта ее сторона, я хочу вернуть ту выскочку и занозу обратно. – Забавно, – говорю, идя следом за ней по парковке.

– Что забавно?

– То, что ты не возражала целых пять минут.

Она даже не закатывает глаза, открывая дверь и забираясь в салон, а мне хочется хлопнуть дверью в знак протеста. Какого хрена вообще происходит?

Я знаю, что может вызвать ее реакцию, поэтому включаю радио на частоту, которая чаще всего ей не нравится, но она откидывается на сиденье, вслушиваясь в слова исполнителя, и это последняя капля в переполненной чаше моего терпения.

Выкручиваю руль, паркуясь на обочине, а потом разворачиваюсь так, чтобы видеть все ее лицо.

– Какого хрена, ты думаешь, что делаешь? – Возможно, я перегибаю палку, и она просто вымоталась, но даже тогда ее поведение все равно странно. Может, она заболела, а я зря набрасываюсь с расспросами, как последний идиот?

– Я ничего не делаю.

Вот уж хрен!

– Не играй со мной, Наоми. Ты не споришь, не обзываешь меня и вообще ведешь себя не как обычно, засиживаешься допоздна, чего ты добиваешься?

– Я просто хочу домой, вот и все. – Ее голос дрожит, и у меня возникает новое желание притянуть ее к себе и просто обнять, потому что я вижу уязвимую часть ее души, которая нуждается в том, чтобы ее согрели. Но, скорее всего, после нелепых нападок и нашего обычного общения за пределами этого вечера я где‑то в самом конце ее списка людей, которых она выбрала бы для утешения, если вообще в него попадаю.

Заведя мотор, я несколько минут обдумываю все, что узнал и увидел, а потом решаю, что единственный способ разгадать правду может быть только через сближение с ней. Напрасно я пытался держать ее подальше, это с самого начала было дурацкой затеей, но теперь возникла новая переменная, включающая в себя чудовищную часть ее прошлого и то, что все еще скрыто от меня.

– Завтра ты получишь задание. – Наоми в неверии смотрит на меня, словно пытаясь разгадать шараду, но ее нет, я действительно дам ей работу и буду следить тщательней.

– Что заставило тебя передумать? – спрашивает она, пока я смотрю в эти бесцветные глаза, разрываясь между тем, чтобы дать честный ответ и солгать. Выбираю второе, решив, что правда оттолкнет ее теперь, когда этот вариант неприемлем.

Машина останавливается, и я снова смотрю на нее, впитывая тень одиночества, которое, скорее всего, ждет ее дома. Так же как лжец узнает лжеца, потерянный человек сразу замечает другого такого же хаотично дрейфующего в пространстве. Это было ясно с первого дня ее появления в «Стиксе», а сегодня я лишь увидел несколько подтверждений своей теории, вот почему меня тянет узнать ее, даже когда рациональная часть мозга этому противится.

– Доброй ночи, Наоми, – говорю, прежде чем перегнусь через консоль и совершу какую‑нибудь глупость вроде запоздалых объятий или, не дай бог, поцелуя.

– Сладких снов, Ботаник, – выпрыгивая из машины, бросает она, и я улыбаюсь, потому что это прозвище показывает, что еще не все потеряно. Уверен, это ее нестандартная, понятная только нам двоим благодарность за мое обещание.

Она даже не знает, что эта услуга не для нее, а для меня и моей более темной сущности, которой не понравилось видеть ее сломленной.

 

Наоми