Огненное сердце

Я обгоняю ее и веду нас в амбар с лошадьми. Тишина вокруг такая густая, словно туман, спустившийся с гор. Ветер свистит, гуляя по просторам ранчо, а остатки февральского снега поблескивают в свете луны. Солнце наконец‑то становится весенним. Думаю, скоро зима и вовсе уйдет.

Когда мы заходим внутрь, нас окутывает тепло и мягкий свет, исходящий от нескольких лампочек под потолком. Это почти полумрак, но все равно можно разглядеть стойла, лошадей и пол, усеянный сеном. Тепло ощущается иначе, чем в доме. Оно исходит от тел животных, ламп и толстых слоев соломы.

Лошади фыркают, переминаются с ноги на ногу и перемещаются в стойлах, как только чувствуют присутствие посторонних. Первой нас встречает Жемчужина, она высовывает голову и радостно трется о мою протянутую ладонь прохладным, влажным носом.

– Хочешь погладить ее? – Поворачиваюсь к застывшей на месте Джемме. – Это лошадь Мии. Она очень хорошая девочка. – Я указываю на стойло напротив, откуда выглядывает темно‑коричневый конь. – Там Янтарь. Он такой же невозмутимый, как и Марк.

Джемма ничего не отвечает, но проходит дальше, рассматривая стойла. Она останавливается почти в конце амбара и протягивает руку. Я медленно приближаюсь и наблюдаю, как черная лошадь нежно прижимается к ее ладони.

– Это Индиго.

– Мне кажется, я помню ее еще с того времени, как мы были детьми. В детском саду нас водили на ранчо Локвудов знакомиться с животными. – Джемма аккуратно поглаживает волосы цвета серебра вокруг глаз лошади. – Я давно здесь не была. Сколько лет Индиго?

– Думаю, двадцать пять или двадцать шесть. Она уже старушка.

Лошадь фыркает в ответ на мои слова и гордо вытягивает шею.

– Не слушай его, Индиго. Мне тоже двадцать шесть, и мы совсем не старушки. И вообще, девочка, ты очень хорошо сохранилась, – Джемма подмигивает ей, но не улыбается.

Неужели хоть капелька веселья убьет ее?

Я усмехаюсь и взмахиваю рукой:

– Пойдем, найдем нам куртки.

Мы проходим в заднюю часть амбара и берем вещи. Я придерживаю зеленую куртку Мии, чтобы помочь Джемме просунуть руки, но она смотрит на меня, как на идиота, и вздергивает свою темную бровь.

– Мы в каком веке?

– Эм… в двадцать первом? – тупо уточняю я.

Она вздыхает, берет куртку из моих рук и надевает ее сама.

Так вот в чем дело. Ей никто никогда не помогал надеть верхнюю одежду?

Папа придерживал маме пальто столько, сколько я себя помню. Мужчины Флэйминга, может, и не отличаются манерами бизнесменов с Уолл‑стрит, но… мы уважаем женщин. По крайней мере, многие из нас. Придурки есть везде. И, видимо, на долю Джеммы выпала большая часть.

Это заставляет меня задуматься…

– Мой брат не помогал тебе одеться? – вдруг спрашиваю я.

И снова эта вздернутая бровь. У нее что‑то вроде нервного тика?

– Я бы сказала, что он помогал мне раздеться, но мне не хочется об этом говорить, когда в соседнем амбаре у него свадьба с девушкой, которая вроде как усердно хочет быть моей подругой.

Я поджимаю губы и потираю заросший щетиной подбородок. Вот именно по этой причине мне приходилось искать девушек за пределами города. Потому что во Флэйминге все переплетены крепче, чем в сыре‑косичке. Кто‑то был чьей‑то троюродной сестрой или же являлся дочерью директора школы.

Например, Стелла Маккартни, с которой я по глупости переспал в старшей школе, а потом ее отец мстил мне, оставляя после уроков до конца обучения.

– И все же, мне интересно. Марк может быть грубым, но даже у него есть манеры, – продолжаю я, когда мы выходим из амбара и бредем по ранчо.

Джемма долго молчит, засунув руки в карманы и глядя на свои сапоги со звездами, переливающимися в свете луны.

– У нас были не те отношения. Он не был ко мне груб. Но и вежлив тоже. Мы просто были. Существовали. И пытались почувствовать себя живыми после отношений, которые стали для нас огромным разочарованием. Но я никогда не была влюблена в него, как в мужчину. Так же как и он не испытывал ко мне теплых чувств, как к женщине.

Я киваю, и мы продолжаем идти в тишине.

Возможно, это была самая длинная речь Джеммы за все время, что я с ней знаком. Она всегда была немного замкнутой, но острой на язык. Однако, когда ее бывший исполнил трюк с магическим исчезновением, все стало куда хуже.

Нет, не хуже. Сложнее.

Ей пришлось столкнуться не только с разбитым сердцем, но и со сплетнями, которые разносились по городу быстрее, чем огонь по сухому полю. Многие были безобидны. Но некоторые… могли ранить.

Во Флэйминге, как и в любом городе, живут разные люди. Немногие из них являются полным дерьмом. Почему‑то они считают, что раз мужчина сбежал, то проблема в женщине.

– Я забыл. – Моя рука тянется к заднему карману джинс, откуда торчит бутылка. – Я захватил нам то, что поможет согреться.

Джемма потирает переносицу, словно я ее утомляю.

– Ты забыл взять куртки, но захватил текилу? – теперь из нее вырывается едва различимый смешок.

Он такой крошечный и незаметный, словно она тут же его проглотила. Но я услышал. И по какой‑то странной причине хочу еще.

– Понятия не имел, какая у тебя куртка. Вдруг я бы украл одежду миссис Линк? Она потом не отделалась бы от меня и моей задницы.

Джемма потирает грудь, словно старается сдержать хохот.

– Давай, Сирена, миллиграмм смеха не превратит тебя в розового единорога.

Она бросает на меня игривый взгляд, который быстро сменяется интересом:

– Сирена?

Мы выходим за пределы ранчо и медленно бредем вдоль дороги, ведущей в город. Высокие деревья перекрывают свет луны, освещающей нам путь ранее, поэтому я включаю фонарик на телефоне.

Нервно поправляя шляпу, я отвечаю:

– Твой голос. Он… прекрасен.

Я не хотел поднимать эту тему. Но прозвище прозвучало не только в моих мыслях, но и вслух. Мы оба понимаем, что я знаю секрет Джеммы, но почему‑то она не считаем нужным это обсуждать. Возможно, потому что все это имеет смысл только тогда, когда она поет? Я не знаю. Конечно, мне бы хотелось понять, почему такая закрытая девушка, как Джемма, раздевается до гола и поет перед множеством людей в баре. Однако… вдруг это ей нравится? Кто я такой, чтобы ее судить?

Джемма ничего не отвечает, предпочитая забрать из моих рук бутылку и сделать щедрый глоток текилы.