Огненное сердце

Она оглядывается, и мы смотрим друг на друга, кажется, целую вечность. Воздух между нами рябит и нагревается, пока наши глаза ведут какое‑то безмолвное общение.

Я тяжело сглатываю и шепчу:

– Мне жаль.

– Мне тоже. – Она опускает свои глаза в пол и исчезает за дверью.

Мне тоже не нужно уточнять, что имеется в виду. Я не стал спрашивать, что именно случилось с ее мамой. Но не нужно быть гением, чтобы догадаться. А так как я не собираюсь оставлять Сирену в покое, то она обязательно расскажет мне подробности потом. В конце концов, мисс Найт ждет свадьбу. Так что я дождусь всех откровений Джеммы.

Я возвращаюсь в палату Гарри в подавленном состоянии. Ощущение такое, что меня целый день безостановочно переезжал грузовик. Я плюхаюсь в свое кресло и смотрю на друга, который тоже выглядит изнеможденным. Надеюсь, в своей сонной голове он не составляет список предсмертных желаний.

Я перевожу взгляд на кроссворд и тут же хватаю его, чтобы прочитать слово, которое написано в клетках чужим почерком. Взгляд возвращается к Гарри.

– Сюрприз, оказывается, твоя тайная поклонница кроссвордов – моя тайная девушка, у которой на меня аллергия.

Я возвращаюсь к кроссворду и читаю:

«Диагноз, который каждый раз дает тебе гугл при любых симптомах?». Три буквы.

Р А К.

И Джемме, к сожалению, этот ответ известен как никому другому.

 

Глава 7

Джемма

 

 

Я захожу в палату и сразу же иду в уборную. Мне нужно пару минут, чтобы собраться с мыслями и решить, как разгрести все то, что Томас сказал маме.

Она ведь не поверила в этот бред? Или она действительно уже подбирает себе платье на свадьбу, на которую хочет успеть перед своим, по ее мнению, запланированным отбытием на небеса?

Боже, я скоро либо сойду с ума, либо вколю себе литр успокоительного.

Полтора года назад мама узнала, что у нее рак молочной железы. Поставить меня в известность она не посчитала нужным, и я поняла, что все не на своих местах, когда навестила ее прошлым летом в Миссуле. Все изменилось в одно мгновение, когда я увидела, что у женщины, которая когда‑то вскормила меня грудным молоком, больше нет груди…

Сказать, что мой мир рухнул – значит не сказать ничего. Подо мной буквально провалилась земля, поглотив меня в пучину обжигающей лавы. Я прошла все стадии принятия. Но на стадии злости я застряла надолго – горящей, разъедающей злости, которая трещала внутри, будто раскаленный металл.

Меня разрывали вопросы. Почему она скрыла? Почему решила бороться в одиночку? Разве она не знала, что я бы все бросила ради нее?

Возможно, все могло сложиться иначе, если бы мы изначально вместе боролись с этой дрянью под названием рак.

Может, многочисленные метастазы не распространились бы так стремительно, если бы лечение началось раньше. Сейчас болезнь уже охватила кости, печень, легкие… И я злюсь на все: на мир, на чертову судьбу, на то, что моя мама – мой самый близкий человек – оказалась в ловушке болезни, которую невозможно победить простым «выздоравливай».

Я узнала, что рак молочной железы – это не просто опухоль, это биологический враг с разными уродливыми лицами. У мамы агрессивная форма, тройной негативный рак, не поддающийся гормонотерапии и не имеющий таргетных точек. Ей назначили мастэктомию с удалением всей груди и множество курсов химиотерапии. После – иммунотерапию и даже пересадку стволовых клеток крови, чтобы попытаться дать организму хоть какую‑то опору.

Я выучила слова, которые никогда не хотела знать: «неоперабельный», «прогрессия», «вторичные очаги», «резистентность». Я могу отличить паклитаксел от доцетаксела, знаю, как действуют PARP‑ингибиторы и чем отличаются HER2+ опухоли от тройного негатива. Я словно получила медицинское образование – не по своей воле.

Но ни одно из этих знаний не дает мне ответов. Ни одно не приносит облегчения, когда я слышу, как она тихо стонет от боли. Ни одно не избавляет меня от слез, которые я проливаю только ночью, боясь, что утром вернусь в больницу и не обнаружу ее в палате. Ни одно не помогает мне понять, почему именно моя мама. Ни одно не возвращает мне ту женщину, которая раньше пела вместе со мной, читала сказки и учила, что в этом мире можно все исправить, если очень захотеть.

Оказывается, нельзя. Не все.

У меня нет уверенности в завтрашнем дне, не говоря уже про следующий месяц или год. У меня нет уверенности, что женщина, которая подарила мне жизнь, не умрет. Но я продолжаю вкладывать все силы в свой взгляд, в прикосновения и слова, чтобы мы верили, что все наладится. Я стараюсь… жить за нас двоих. Бороться за каждый ее вдох до тех пор, пока у меня самой не останется сил.

Иногда кажется, что мы убегаем от смерти, будто она живое существо, мчащееся за нами.

Я бегу, бегу, бегу.

Бегу с мамой на спине, но наши затылки то и дело покалывает от промерзшего, гнилого дыхания, предвещающего конец.

Но я отказываюсь сдаваться. Я отказываюсь думать о том, что у меня может не стать мамы. Я отказываюсь говорить ей «прощай». У нас впереди множество ярких событий. Она обязана прожить еще много лет, полных улыбок и сладкого дыхания жизни. Она обязательно должна подняться по своей любимой туристической тропе и насладиться видами Монтаны. Я хочу, чтобы мама когда‑нибудь присутствовала на моей свадьбе и подержала на руках моего ребенка. Она будет самой лучшей бабушкой – я точно это знаю, потому что на свете нет мамы лучше нее.

Эта женщина отдала мне каждую частицу любви в своем сердце, воспитав меня в одиночку. Она могла валиться с ног, но никогда не отказывала мне в помощи. Поэтому я ни за что на свете не откажусь от нее, даже если мне придется пожертвовать собой.

Я смахиваю с щеки одинокую слезу усталости. Глубоко вдохнув, растягиваю губы в улыбке и возвращаюсь к маме. Она, видимо, задремала, пока паника снова и снова захлестывала меня, а Томас Саммерс испытывал мое терпение и выдержку.

Невыносимый мужчина. Просто невыносимый.

Однако… однако я не могу отделаться от вспышек воспоминаний о том, как его большие руки скользили по моему телу. Как губы оставляли ожоги на шее. Как мое сердце… было спокойно, но все равно трещало, будто раскаленное. Этой ночью я не плакала.

Не сказать, что я сожалею о том, что мы переспали. Это просто застало меня в врасплох. Мои чувства заставили меня нервничать. Я знаю себя. И мне точно известно, что если я не хочу мужчину, то никакая текила и уж точно никакая шляпа не заставят меня лечь к нему в постель.

Мама распахивает глаза, как только я сажусь в кресло.