Отец на час. Работает спецназ

Утро начинается с зарядки. Врубив бодрый «Рамштайн», мучу двадцатичетырехкилограммовые гантели.

Дальше – больше.

Футболка, спортивное трико, олимпийка – и вперед на пробежку. Мышцы приятно ноют, старые ощущения волнуют, завершаю тренировку легкой растяжкой.

Пенсионер в отставке из меня выходит хреновый. Чуть что – сразу обратно на работу тянет. У нас с руководством все взаимно: они выделили мне группу бойцов‑новобранцев, так сказать, отдали на поруки для передачи опыта, я всегда откликаюсь на просьбы и нет‑нет да и помогаю «в полях».

Так и живем.

Вернувшись в квартиру, хватаю молчаливого Пушистого и целлофановые мешки для его не самых приятных утренних дел. Да они и вечером… не очень приятные.

Снег почти растаял, и пустырь для выгула за домом усеян результатами человеческой безалаберности, потому что бардак всегда начинается с головы, а собака – она животное и сама за собой, увы, не уберет.

– Туда не пойдем, Пуш, – одергиваю металлический поводок. – Заразу домой притащим.

Пушистый все понимает. Выбирает кусты неподалеку и воспитанно скрывается за ними. Выходит, преданно глядя мне в глаза.

– Хочешь сказать, моя очередь?.. – вздыхаю, закуривая.

Теперь сам за кустами скрываюсь. Там успешно провожу спецоперацию «Счастливый собаковод стискивает зубы», нахожу ближайшую урну и еще немного разрешаю засранцу побегать.

Немецкая овчарка – чисто эстетическое удовольствие для хозяина. Красивая, статная, с переливающейся мягкой шерстью. Не понимаю эту моду на собак размером с мой кулак. А уж тявкают так, что уши вянут.

– Рядом, – командую, направляясь к подъезду.

– Владислав, – вежливо окликают сзади.

– Я за него.

Соседка с первого этажа догоняет.

– Мы всем подъездом решили обратиться к вам за помощью, – эмоционально заявляет.

– Весь внимание. Сидеть, Пуш.

– На четвертом этаже вздумали притон устроить.

– На четвертом?.. Там вроде студенты, – припоминаю.

– Ходят, ходят, ведь толпами ходят!

– А конкретные нарушения есть?

– Нет, – разводит руками.

Негусто.

– Молодежь. – Дергаю поводок и открываю дверь ключом‑таблеткой. – У самого дочь такая. Когда же им ходить, как не сейчас?

– Так выпивают, веселятся, – возмущенно округляет глаза соседка.

– Поговорю, – киваю, чувствуя легкий укол зависти к этим самым малолеткам.

Сам давно не пью. Если только с сослуживцами встретимся.

 

После душа, замотав полотенце на бедрах, иду завтракать.

В телефоне десять пропущенных. Один от Сереги‑Азиата, того самого сослуживца, с которым нет‑нет да и по пиву, второй – от Женечки, третий и все последующие – дочь родная, в силу возраста признающая только свои личные границы. Все остальные для нее – просвечивающие и ненадежные.

Ей перезваниваю.

– Пап…

– Пашка, привет. Как сама? Как учеба?

– Нормально, пап. А ты дома? – заискивающе тянет. Та еще лиса.

– Я дома.

– Там тебе доставка придет сейчас. Прими, а?

– Доставка? Какая?

Звонок домофона намекает, что ответ на мой вопрос прибыл. Получите, распишитесь и не вякайте.

– А… вот. Ты получи, пап. Я тебе потом перезвоню.

Чувствуя большой подвох, иду в комнату, натягиваю чистые трусы и влетаю в джинсы.

На площадке девчонка лет двадцати, смущается.

– Сейчас, – говорю, прикрывая дверь и подхватывая с сушилки футболку. – Что там?

– Доставка на имя «Отец Владислав Алексеевич». Вы?

– Я, – предстаю перед ней уже одетым.

– Тут оплата еще.

– Оплата, – вспоминаю, есть ли в бумажнике наличка со вчера. – Сколько?..

– Тридцать пять тысяч.

– Сколько?! – усмехаюсь и переспрашиваю: – Может, три пятьсот?..

Хотя бы!..

Девчонка в подтверждение слов разворачивает папку, и напротив своей фамилии вижу сумму, практически равную той, что государство определило мне в ежемесячное довольствие после двадцати лет верной службы.

– Не будете брать? – она растерянно смотрит на объемную коробку и грустнеет враз.

Куда вас всех девать, девки?..

– Буду, – тянусь к куртке. – Безналичный расчет есть?

– Конечно, – с облегчением выдыхает и стягивает рюкзак. – Сейчас терминал достану.

Прихватив посылку, снова тащусь на кухню. Уже не такой радостный. На целых тридцать пять тысяч погрустнел.  Пушистый тычется мордой в колено.

– Пашка. Это че такое? – зажав телефон между ухом и плечом, помешиваю чуть пригоревшую кашу.

– А… это холодильник для косметики, пап. Вечером заберу. Спасибо!..

– Холодильник для чего? – аж зубы сводит.

– Для косметики, – отвечает невозмутимо.

Я в ахере. В лютом.

– И чем тебя обычный холодильник не устраивает?

– Товарным соседством. Мама там свои кастрюли с супом и котлетами хранит. А мне косметику – негде.

– Да какая у тебя там косметика? Детский крем? – вспоминаю ровненькое милое личико, еще недавно сплошь измазанное соплями.

– У меня, между прочим, уже и морщины появляются. Мимические!