Победоносец

Громобой к нам уже месяц, как не ходит – с тех пор как узнал, что Ратибор смотрит на Отраду тем же взглядом, что и он сам. Если мой брат влюбился в Отраду постепенно, тогда я почти уверен в том, что Громобой наверняка был удивлён одним погожим весенним днём узнать, что его волнует эта девчонка. Ещё бы! Громобой серьёзный, крупный парень семнадцати лет, к тому же выглядящий гораздо старше своего возраста, Отраде же ещё полгода до четырнадцатилетия тянуть – с чего вдруг внимание зацепилось не за более старшую девушку, допустим, за ту же Ванду? Впрочем, я рад, что Громобоя никогда не интересовала Ванда – утратить такую крепкую дружбу из‑за влюблённости было бы особенно досадно. С другой стороны, я совершенно неожиданно оказался между двумя огнями: единственный брат и единственный друг влюблены в одну девушку, как будто в Замке больше других вариантов не найти! Интересно, если Отрада будет выбирать не из всех влюблённых в неё парней, а только между Ратибором и Громобоем – на ком остановит свой выбор? Громобой, безусловно, выглядит посолиднее за счёт своей серьёзности и габаритов, зато у Ратибора намного веселее нрав и он обладает более утончённой красотой. Впрочем, пока что Отрада сама по себе и ни на кого всерьёз точно не смотрит: её всё ещё больше интересуют посиделки с подружками, чем любования с парнями, да и согласно традициям нововеров, ей и не положено миловаться с воздыхателями, пока не минует шестнадцатый год её жизни – с шестнадцати лет нововерская девушка вступает в брачный возраст, но всё равно замуж наши девицы в основном выходят в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, гораздо реже в более раннем или же позднем возрасте.

– Вечер добрый. Идешь на Совиную вышку? – приблизившись, Громобой вынимает из‑под своего плаща бумажный цилиндр, и я сразу же протягиваю руку, предупреждая его просьбу об отправке. – Благодарю. Это на западную дозорную башню, отчёт.

– Приходил бы, что ли, в гости. А то тебя не только мы перестали видеть, – я не договариваю имя той, что также стала реже видеть его, потому как разрываюсь между дружеским и братским долгом. Однако Громобой и без лишних слов понимает меня – в этом его особенность:

– Была бы она́ старше, а не Ванда, у меня уже давно другой бы разговор был с ней, – более тонкого намёка на мою пассивность никто иной не смог бы выдвинуть. Прежде чем я успеваю привычно сдвинуть брови, друг рубит с плеча: – Чего ждёшь‑то, раз уж для себя всё понял?

Всё понял, конечно… Разве только то понял, что мне ничего не светит.

– Сам ведь знаешь, что не захочет правая рука князя отдать мне свою дочь.

– Так не спрашивая бери.

– Это на тебя не похоже. Ты так с Отрадой точно не поступишь.

На сей раз нахмурился мой собеседник, будто подумав о том, что он и вправду так не поступит, но в следующую секунду он пояснил свои слова:

– Я имел в виду, не спрашивая её отца, а не саму девицу.

Мы развернулись спинами к дедовскому забору и, будто родные братья, продолжили одинаково хмуро молчать, пока я наконец не сдался:

– И что ж эти Вяземские такие красивые.

– Да кто ж их знает! Сам никак не пойму. Может, их матери ведьмами были.

Как‑то раз он ответил мне словами: “Ну, Ванда не настолько хороша, как Отрада”, – после чего между нами завязалась небольшая ссора, в результате которой наши чувства к двум разным Вязимским и вскрылись перед друг другом. С тех пор эта тема только между нами, как отдушина – хоть с кем‑то можно обсудить свою тяжкую ношу: Ванда для меня неприступна, а Отрада для Громобоя маловата – вот и мучаемся, с той лишь разницей, что Отрада через год‑два окончательно повзрослеет, и тогда уж Громобой своего шанса не упустит, а вот Ванда с возрастом едва ли станет менее недосягаемой… Впрочем, жизнерадостная Отрада ведь тоже может остановить свой выбор вовсе и не на замкнутом Громобое – она может выбрать весёлого Ратибора или любого парня из сотни тех, кто уже сейчас мечтает видеть её своей невестой.

Помолчав немного, мы в итоге пожелали друг другу доброго вечера и разошлись в разные стороны. На чём наша дружба действительно держалась, так это на наших схожих темпераментах: удивительно, но весельчак Ратибор никогда не был на меня так похож внутренним строением, как всегда был похож предпочитающий уединение Громобой. Впрочем, с братом у нас тоже было много общего: мы не только внешне походили друг на друга, словно две капли воды, но и мысли в наших головах зарождались и текли примерно в одном русле.

Поднимаясь на Совиную вышку, я всецело был погружен в свои мысли о сложных чувствах, в которые невольно оказался втянутым. Почему всё не могло быть проще? Почему Громобой не положил глаз на Полелю? Почему Отрада всё ещё не смотрит на Ратибора, не просто как на друга? Почему я заинтересовался самой неприступной девушкой во всём Замке? Почему Ванда не снимет свою кольчугу неприкасаемости? Ответы, на самом деле, были просты: Громобой не смотрит на неоспоримую красоту Полели, потому что она младше даже Отрады и к тому же, он видит в ней исключительно мою сестру; Отрада не смотрит на Ратибора, потому что она ещё в принципе не интересуется парнями; я посмотрел на Ванду, потому что она не похожа на Отраду и Полелю – она совсем не ручная; Ванда не снимет свою кольчугу неприкасаемости, потому что она достаточно горда, чтобы позволить к себе прикасаться, да ещё и своему ровеснику, а не какому‑нибудь взрослому, состоявшемуся, а значит, способному быть для неё интересным мужчине…

Сняв молодую сову, помеченную серой лентой на кольце у колышка, и пересадив её с красного шеста на шест чёрного цвета, я начал привязывать к её лапе послание Утровоя. Говорят, голубиная почта быстрее, но голубей бьют соколы и совы. В пользу совиной братии и тот факт, что совы летают по вечерам и ночам – в самое удачное время для отправки тех посланий, которые их посланники и адресаты предпочитают скрывать от лишних глаз.

Уйдя в свои мысли, уже отправив письмо Утровоя в полёт и взявшись за письмо Громобоя, я чуть не пропустил появление на Совиной вышке постороннего. Сначала я подумал, что это может быть Громобой, забывший что‑то дописать в своём письме или решивший обсудить со мной что‑то поважнее нашего совершенного непонимания противоположного пола, но почти сразу осознал свою ошибку: шаги были лёгкими, и за ними следовало лёгкое шуршание ткани, какое может быть от длинного женского платья. В секунду, когда шаги остановились, я обернулся через плечо и сразу же замер от неожиданности: на Совиную вышку явилась Ванда Вяземская! Сколько мы уже не виделись? Месяц и три дня назад я застал её в городе, в компании её отца – она даже не заметила меня. На Совиную вышку она вообще прежде никогда не приходила, хотя, может, и ходила, да я ни разу не видел… Получается, прав дед: помяни на закате дня вслух кого – явится перед глазами со звёздами!

– Добронрав… – каштанововолосая с большими голубыми глазами красавица вдруг чуть наклонила голову вбок и слегка улыбнулась своими жемчужными зубами.

Не выдержав не столько неземной красоты – она действительно казалась мне неземной, – сколько её самоуверенной энергетики, я отвёл взгляд и продолжил хмуро снаряжать выбранную сову.

– Давно не виделись, – мой тон определённо точно прозвучал грубее, чем я хотел бы, но я ничего не мог с собой поделать.

– Больше месяца прошло. Я видела тебя в городе, на базаре. Ты был в компании Полели. Вы, кажется, покупали ей платок.

Я едва нашёл в себе силы, чтобы продолжить дышать: получается, она тогда видела нас?! И откуда она знает, что прошло уже больше месяца?! Она ведь не могла считать дни, как это делал я?! Конечно не могла, с чего бы…