Победоносец

– Я пришла, чтобы отправить отцовское письмо на перешеек, дозорным. Оформишь? – она вдруг протянула мне миниатюрный цилиндр.

Не глядя на собеседницу и не снимая с лица маски хмурости, я принял в руку письмо и сразу же отложил его в сторону.

Она уже хотела уходить, когда я, продолжая заниматься письмом Громобоя, бросил:

– Ты не оставила верёвку для крепления послания.

– Ах, это… – как же звучал её голос! Совсем не как у обычных девчонок: не весело и легковесно, не ласково и мягко, а уверенно и твёрдо, и даже с какой‑то нездешней прохладой. – Вот, привяжи этим, – повернув голову, я увидел, что она протягивает мне выдернутую из её косы шелковистую ленту голубого цвета. Другой девушке я бы сказал, чтобы она не дурила – такие ленты непригодны для посланий, так как их материал плох для надёжных узлов, – но Ванде я такого, конечно, не сказал. Протянув руку, я взял из её ладони ленту таким образом, чтобы даже случайно не коснуться своими пальцами её кожи. Она же уже не ухмылялась, а внимательно смотрела на меня, что мне понравилось: так обычно девушки смотрят не на своих ровесников, а на тех, кто намного старше их. И пусть я младше неё на неделю, однако я выше неё на целую голову, намного шире в плечах и вообще, я самый крупный из всех наших ровесников, за исключением, конечно, Громобоя. На самом деле, я уже выгляжу старше двадцати лет – всему виной отцовские гены и регулярные физические нагрузки. Это странно, но Ванда, высокая и гибкая, в этот момент впервые показалась мне хрупкой, и это при её‑то параметрах… Быть может, Утровой не преувеличивает, когда говорит, что я иду и в рост, и в ширину чрезмерно быстро.

Так и не дождавшись от меня больше ничего, спустя десять секунд наблюдения за тем, как я управляюсь с совой Громобоя, девушка вдруг, не говоря ни слова, развернулась и начала уходить. От неё ничего другого и нельзя было ждать: она не из тех, кто будет выводить хмурого парня на разговор при помощи пустой болтовни или весёлого смеха. Мысленно заранее смирившись с отказом, всё ещё не отрывая взгляда от занятых рук, я произнёс твёрдым, уверенным тоном:

– Может быть, встретимся как‑нибудь?

– Зачем? – она остановилась и повернулась, но я не стал на неё смотреть, как будто она была совсем мала, а я уже был слишком взрослым, чтобы лишний раз отвлекаться.

– Поболтаем.

– Скорее уж помолчим, с твоим‑то нравом, – в её тоне проследился намёк на улыбку.

Я ничего не ответил, только сдвинул брови ещё сильнее. И вдруг она произнесла с неожиданным и нехарактерным для неё задором:

– Давай же не откладывать. Встретимся завтра на рассвете. В березняке, у Плакучего озера.

Я даже не удосужился повернуть головы, чтобы ответить – просто молча кивнул головой, и уже спустя секунду она поспешила уйти.

Я ещё долго хмуро прислушивался к её шагам на лестнице, но бой моего сердца заглушил их раньше, чем они окончательно исчезли. Дерзость – то качество, которое в нововерских девушках почти напрочь отсутствует. Пригласи я на свидание Отраду – она бы порозовела от кончиков пальцев до самой макушки. А эта совсем не смутилась… Всё‑таки, как ни крути, а какая же эта Ванда необычная! И, безусловно, смелая, раз уж назначила встречу за пределами Замка, да ещё и на самом рассвете, у озера, в праздник, в который люди к воде не ходят. Хорошо она придумала: Плакучее озеро и не в обычные дни обходят стороной, не то что в особые праздники, так что нас точно не увидят…

Отпустив сову Громобоя, я по‑быстрому оформил послание Вяземского для дозора на перешейке, привязав его к птичьей лапе обыкновенной бечёвкой, которая висела здесь про запас. Голубую шёлковую ленту я, не задумываясь, сунул в карман и, напрочь позабыв повидаться с дедом, поспешным шагом направился домой. Пока шёл, дорогой всё мял пальцами шёлк в кармане и никак не мог поверить в произошедшее: она согласилась встретиться со мной! Больше того: она сама назначила встречу таким образом, чтобы та вышла уединённой! Прав был Громобой – нужно быть настойчивее, и чего это я сам раньше не дошёл до этого?! Быть может, можно было попытаться и раньше – с чего взял, что ничего не получится?! Ведь получилось же! Само собой получилось!

По причине юношеской неопытности, я даже вскользь не задумывался о том, что Ванда могла специально прийти на вышку, в надежде столкнуться со мной, как и не рассматривал вероятности того, что она может испытывать ко мне нечто наподобие того, что я испытываю по отношению к ней. Я просто был счастлив тем, что всё так удачно совпало, что я оказался в нужном месте в нужный час, что я проявил наглость, а Ванда в ответ проявила достаточную дерзость.

Чтобы случайно не пропустить рассвет, я не спал всю ночь. Придя домой, я спрятал ленту туда же, куда четыре года назад поместил засушенный василёк, тайно выдернутый из венка, который Ванда, играючи, надела на мою голову в тот день, в который мы вылавливали из реки Отраду: вложил тонкий шёлк в книгу, на страницу перед сухоцветом, и спрятал тайник под матрас.

Не в силах заснуть от переживаний, порождаемых бесконтрольным предвкушением, я полночи просидел на кособокой лавке перед домом, смотря на усыпанный звёздами небосвод, слушая заливное пение камышовок и вторящих им сверчков, и всё думал о васильковых сухоцветах, лентах и глазах Ванды, о её длинных и наверняка мягких на ощупь каштановых волосах, и о её нерасточительной улыбке… Помню, мне тогда хотелось, чтобы она не струсила и всё‑таки явилась на встречу. Впрочем, это ведь была Ванда, а не Отрада – её гордость не позволила бы ей струсить, но вот проспать рассвет она наверняка могла, разнежившись в роскошной постели, убранной дорогим кружевом… Какая девушка согласится променять жизнь в мягких шелках и кружевах на жизнь в грубом льне? “Влюблённая”, – ответила бы Полеля или Отрада. Но Ванда бы ответила менее романтично. В этом и заключалась если не вся, тогда очень большая часть всей прелести этой девушки – она не смотрела на мир через сахарную призму романтизма, потому что сама была отнюдь не сахарной. Какой же она была? Она была моей первой.

 

Глава 5

 

До березняка с Плакучим озером на коне ехать больше десяти минут – внушительное расстояние, благодаря чему можно не беспокоиться о скрытности: в это время и в этом направлении посторонних глаз быть не должно.

Чтобы не опоздать, я выехал в первую же минуту рассвета, без спроса одолжив отцовского коня – проснётся, увидит пустое стойло и наверняка решит, будто я погнал Мрака на выпас. В любом случае придется объясниться с отцом по этому вопросу, а так как я врать не приучен, да еще и родному отцу, видимо, предстоит мне просто отмолчаться.

Стоило мне приблизиться к границе березняка, как к моей тонкой шерстяной накидке сразу же начали тянуться призрачные щупальца прохладного и кажущегося фантомным тумана.