Победоносец

Мать звали Ефросинией. Ей было тридцать три, когда она умерла спустя несколько минут после того, как разродилась Полелей. Отцу в ту ночь было тридцать семь. Я был их старшим ребёнком, мне было четыре года, а Ратибору через десять дней должно было исполниться два года. Женщина, волосы которой я любил перебирать, лежа в своей безопасной постели и слушая мелодично рассказываемую мне и Ратибору сказку, та, чей запах действовал на меня успокоительно, и волшебный голос которой был способен завораживать мой слух – первая страшная потеря в моей жизни и, пожалуй, единственная, которую я действительно не мог предотвратить.

 

***

 

Самый лучший период моей жизни – её начало. Беззаботность, смешанная с ответственностью старшего брата: я должен был присматривать за Ратибором и Полелей, а так как мы были близки по возрасту и по душевной привязанности друг к другу, эта ответственность ничуть не отягощала меня и даже радовала. Схожие чувства испытывали и мои брат с сестрой – они присматривали за мной и заботились обо мне ничуть не меньше, чем я о них. С каждым прожитым годом мне всё меньше припоминались точные черты образа матери, в результате чего к моим десяти годам этот дорогой моему сердцу призрачный лик как будто потерял яркие очертания, стал совсем смутным. Но я продолжал помнить глубину своих чувств, связанную с этой женщиной, возможно, именно поэтому её образ в моих воспоминаниях в итоге обрёл ореол некоего волшебства.

Родители очень любили друг друга и нас, своих детей. Это была настоящая, единственная и неповторимая любовь для каждого члена нашей семьи. Поэтому после невосполнимой утраты в лице нашей матери отец больше не женился и не смог по примеру некоторых отцов, терявших своих жён в тяжёлых родах, испытывать к своему младшему ребёнку негативных чувств, рождаемых горем от потери любимой женщины. Он полюбил Полелю так же, как её полюбили я и Ратибор. К тому же, Полеля росла точной копией матери: густые каштановые волосы, заплетаемые в тугие косы, лазурные глаза, обрамлённые длинными ресницами и ровными бровями, курносый нос и губы цвета спелой рябины – наша сестра с раннего детства была редкой красавицей. Но что самое главное: красота, дарованная ей природой, не развращала её. Полеля была добродушной от рождения – качество, в полной мере передавшееся ей и от нашей матери, и от отца, который всю свою жизнь прятал своё уникальное добродушие за маской напускной суровости.

Именно благодаря людям, окружавшим меня с момента моего появления на свет, я считаю начало своей жизни счастливым. Если бы только было возможно, я бы обменял всё своё безмерное могущество, которым обладаю теперь, на то, чтобы вернуться назад и исправить ошибки своего прошлого бессилия. Я бы отдал свою жизнь, чтобы изменить или хотя бы просто забыть то, что сделало меня тем, кем я являюсь сейчас.

 

***

 

Сначала мы жили в небольшом камчатском поселении нововеров, образовавшемся в середине двадцать первого века: выйдя из леса в хорошую погоду, вдалеке, впритык к самому горизонту, можно было рассмотреть вершину Ключевой Сопки. В поселении было всего семьдесят две избы, отстроенных по традициям прошлых веков, и немногим больше трёхсот жителей. Почти в каждой избе общины было больше одного ребёнка, и ни в одной избе не имелось ни одного изобретения двадцать первого века. Я рос, не зная о существовании космических спутников, обыкновенного интернета, всех видов телефонов, телевизоров или радио, и даже машин мы не видывали: землю вспахивали конной силой, кони же и были нашим средством передвижения. Такая жизнь была непростой – труд с рассвета до заката: земля, скот и лес – обработка, уход, охота и сбор. Больше всего в нашей семье чтили лес, так что с землёй мы, в отличие от прочих жителей общины, возились меньше. У нас была делянка для сенокоса, делянка для картофеля и делянка для тыквы – всё прочее мы выменивали у соседей, которые с лесом дружили чуть меньше нас: дичь, грибы, ягоды, меха, рыба, сушёные растения и мёд диких пчёл – всё это высоко ценилось, особенно среди тех, кто в лес был не ходок. Благодаря природным талантам отца, мы не голодали, а благодаря заботам соседки, разменявшей седьмой десяток и в одиночку растившей внука на два года младшего Полели, всегда, когда нам приходилось трапезничать не под открытым небом, а под крышей родного дома, мы ели не только досыта, но и вкусно. Добрую старуху звали Домна, Полеля часто помогала ей, играя с её внуком – ещё до его появления Домна присматривала за Полелей, обучала её женским ремёслам и нововерским обычаям. Изба у Домны была совсем маленькая и сильно перекошенная, стояла впритык к нашему забору, так что зимние вечера она часто проводила в нашей просторной и светлой избе, читая нам сказки или наставляя отца ещё раз жениться: свободных девиц в округе хватало, даром что многие были не из нововерских, да он от каждой взгляд воротил – не мог забыть свою любовь к нашей матери.

Наше дремучее поселение образовалось стихийно. Дед Бессон рассказывал о том, как в две тысячи пятидесятом году произошло одно из самых сильных в истории русских земель землетрясение, сотворившее масштабный разрыв земной коры, практически полностью отделивший Камчатку от материка – связь с Большой Землёй сохранилась только благодаря узкому перешейку, впрочем, полностью затапливаемому каждую весну. В то же время на Камчатке разразилось массовое извержение вулканов, породившее оползни и затопления, и в мире начали появляться первые прорицатели, что, впрочем, никак не помогало здешним землям. Из‑за отделения от материка, непрекращающихся извержений вулканов и частых землетрясений, люди начали массовый исход с камчатской земли, который завершился только спустя десятилетие, вместе с затуханием основной вулканической активности. Чтобы заново заселить опустевшую, плодородную землю, продолжающую вызывать сомнения в безопасности жизни на ней, власти того времени отменили налоги для здешних переселенцев. Так на Камчатке начали хаотично и совершенно бесконтрольно возникать новые, глухие деревни – до строения городов дело долго не доходило по причине продолжающейся сейсмической активности. Таким образом, в середине двадцать первого века на эту землю пришли русские, называющие себя нововерами. Суть их новой веры была незамысловата и до абсурдности проста – вера в наступающий конец света и в возможность спастись там, где современный мир может только загнуться. Придя на Камчатку, нововеры начали масштабную стройку своего первого и по итогу ставшего последним деревянного города, которому сразу же дали высокопарное наименование – Замок. Огромный город всего лишь за пять лет отстроился на потрясающей в своей красоте природной территории, когда‑то принадлежавшей Кроноцкому заповеднику. Возвёл Замок Земский Храбр – могущественный человек, один из пяти основателей новой веры, самопровозгласивший себя не просто правителем удивительного города, но первым нововерским князем. У Храбра было трое сыновей: Красибор, Перекрас и Мстислав. Говорили, будто старшие братья были так же хороши, как их отец: и сильные, и смелые, да к тому же и добрые – как в лучших традициях старославянских сказок. Да вот только из всех сыновей остался у Храбра лишь младший, отличающийся силой, но точно не добротой: старшие в один день погибли во время сильного землетрясения, случившегося в час их охоты на медведей. Прошло время и на место состарившегося и ушедшего на покой Храбра, в две тысячи восемьдесят пятый год, в который наша семья перебралась из скромного лесного поселения в великие пределы Замка, пришёл к правлению Мстислав Земский. У нового князя в это же время шёл в рост наследник одного возраста с нами – весёлый и ловкий княжич. Мы были детьми нововеров. С нас всё и началось.

 

Глава 2