Победоносец

Сначала я прислушивался к весёлому смеху Ратибора и Отрады, гуляющих далеко за нашими спинами, но потом послеобеденное солнце разморило меня, клёв поутих, и я не заметил, как начал терять бдительность: веки прикрывались сами собой, голова то и дело клонилась к груди. Как так получилось, что Ванда, Ратибор и Полеля остались недалеко от нас, а Отрада оказалась на подвесном деревянном мостке, никто в итоге и не понял. Спохватились, когда уже случилось страшное: девчоночий визг разрезал пространство, и в следующую секунду раздался громкий плеск воды – я только успел увидеть, как цветастая юбка детского сарафана уходит под воду! Все сразу же закричали, я бросил удочку и побежал по берегу, чтобы нырнуть ближе к месту, в которое она ухнула, Онагост и Ратибор бросились за мной, пока Ванда громко вопила, а Полеля плакала… Я уже заходил в воду, но правда в том, что, скорее всего, никто из нас ничего бы не сумел сделать – течение реки в этом месте быстрое, совершенно неудачное… Нам повезло, что Громобой держал свой челн против течения, что у него были сильные руки, способные быстро грести, и что Отраду отнесло в его сторону. Сначала я думал, что Громобой нырнёт – он, похоже, и собирался так поступить, – но в последний момент он просто опустил обе свои руки в воду и в следующую секунду вытащил девочку, и одним лишь рывком переместил её из воды в свой челн. Весь этот ужас разворачивался секунд двадцать, может быть чуть больше – столько Отрада пробыла под водой с головой, ни разу не вынырнув! И тем не менее, искусственное дыхание ей делать не пришлось – как только девочка оказалась в челне, она сразу же громогласно разревелась! Громобой стал её гладить по голове одной рукой, второй разворачивая челн к берегу, а мы стали приходить в себя от не до конца пережитого страха, но всё никак не могли поверить в то, что только что произошло… Отрада единственная из нас, кто не умеет плавать, но она совсем не проблемный ребёнок, а мы отвернулись всего лишь на минуту – как же так вышло?!

Все испугались до побеления. Громобой даже потерял свою удочку, так рванул на спасение, и потом, сколько мы её ни искали по берегам, так в итоге и не нашли…

Стоило Отраде очутиться на берегу, как все сразу же обступили её: промокшая насквозь, девочка зашлась плачем и никак не находила в себе сил успокоиться, хотя до сих пор я ещё ни разу не видывал, чтобы этот ребёнок хотя бы раз плакал. Ратибор сразу же предложил самое мудрое: отправиться к нашему деду Бессону, живущему совсем близко. Так сразу же и поступили.

Отрада всю дорогу плакала от испуга, а Онагост ушёл сразу же при входе в черту Замка, объяснив свою поспешность тем, что князь будет искать его, но, по‑моему, он просто побоялся, чтобы его отцу никто не передал сведения о том, что он водит дружбу с детьми из низшего сословия. Хорош Онагост, да как и все в этом городе, живёт не как думает, а как надо.

 

Глава 3

 

Небольшая изба деда Бессона расположена на входе в город – самая первая слева, упирается в величественную стену Замка своим скромным двором, прячущимся за высоким забором из частокола. Изба деревянная, как и все постройки в Замке, зато во дворе при этой избе есть то, чего нет в других дворах – Совиная башня или, как многие её зовут, Совиная вышка. Дед заведует совиной почтой с самого нашего приезда в этот город – наша семья и привезла сюда особенных, обучаемых сов, вид которых был выведен в середине двадцать первого века. Из‑за тесной связи с совиным племенем, на гербе рода Чаровых изображена именно сова. Вообще, родовые гербы нововеров – понятие новое, придумано даже не нашими прадедами, а дедами около четырех десятилетий тому назад. У каждой нововерской семьи свой герб. К примеру, у Земских на гербе изображён замок, у Вяземских – виноградная лоза, у Державиных – стена, у Ярчаков – солнце.

Поспешно миновав выметенный до блеска двор и войдя в избу, тёмную из‑за наличия в светлице всего лишь одного окошка, мы, запыхавшиеся и раскрасневшиеся, предстаём перед дедом Бессоном, сидящим на лавке и чинящим свои старинные сети, латаные великое множество раз.

Дед Бессон – отец нашей матери. Он не шибко старый, ему всего‑то шестьдесят шесть лет от роду, но его густые волосы уже полностью белы, словно декабрьский снег. Ростом он совсем не высок, зато на ноги быстр, а зрение у него поострее, чем у некоторых молодых. Дед у нас самый лучший, поэтому мне особенно жаль, что мы не знали нашу бабушку, умершую ещё до моего появления на свет. Отец говорит, что она была очень мудрой и красивой, и наша мать была едва ли не её точной копией. Бабушка была не русской, и имя у неё было красивое, но совсем не нововерское: Бенигна.

– Ну, чего у вас уже случиться успело? – дед откладывает сети, и по тону его голоса я понимаю, что он успел обеспокоиться раньше, чем мы успели рассказать ему все волнения своих приключений.

Неожиданно, впервые с момента падения в воду, заговорила именно Отрада, при этом продолжая хлюпать носом и с силой потирать правой ладошкой глаза:

– Я в воду упала… С моста… Потянулась за бабочко‑о‑ой… – всё объяснение предсказуемо закончилось заячьим воем.

Дед сразу же поднялся с лавки и принялся успокаивать девочку:

– Ну‑ну‑ну! Жива, а значит, всё ладно!

– Сарафа‑а‑ан мо‑о‑окры‑ы‑ый! Если папа узнает, что произошло, он больше не отпустит меня гулять с Полеле‑е‑ей!

– Ну, день сегодня солнечный, так ещё поспеем обсушить твой сарафан. Ну‑ну‑ну! Не плачь, Отрадка, а я тебе мёду дам.

– С огу… С огурцами?

Свежие огурцы, макаемые в мёд – особое угощение деда. Я любил эту сладость даже больше, чем ядрёную домашнюю карамель, запекаемую в железных ложках и подаваемую на палочках, сделанных из бывших спичек.

 

***

 

Дед держал ласковую корову, полтора десятка разноцветных курей, пять пчелосемей и небольшой огород, так что сначала мы наелись огурцов с мёдом, а ближе к вечеру было и парное молоко, и свежий хлеб, и картошка с овощами и рыбой из казана, вынутого из русской печи – мы помогали деду с готовкой еды и этим были счастливы.

Этот летний день на удивление быстро клонился к своему завершению, сарафан Отрады так и не успел просохнуть до основания, но всё ж уже был почти сух, когда мы надели его на неё, вытащив девочку из чистой льняной рубашки деда. Обычно весёлая Отрада хотя и успокоилась, и больше не плакала, всё же на протяжении всего дня вела себя тише обычного: забившись в угол, играла с трехмесячным котёнком, которого дед назвал Дымом за его густую серую шерсть.

Ещё до вечера с севера начали набегать кучевые облака, ведущие за собой тяжеловесные тучи. Громобой как раз вызвался проводить Вяземских девчонок до их избы, которую все в Замке за глаза называли “хоромами” за то, что изба эта имела два этажа и по ширине была больше, чем это прилично в среде общего нововерского отречения, но стоило моему другу встать из‑за стола, как в светлицу вошёл большой человек с бородой до самой груди – отец Громобоя, Утровой по фамилии Ярчак.